Жара стояла такая, что даже и жить не хотелось. Хотя нет, жить, конечно, хотелось, — однако не в такой жаре. И не в этом городе. А если и в этом, то в какое-нибудь другое время года. Сейчас же даже птицы, разморенные двойным пеклом — от самого солнца и в придачу к нему раскаленного асфальта, — казались уже не птицами, а гигантскими навозными мухами, настолько густо и безбоязненно облепляли они все возможные и невозможные, хоть как-то скрытые от адских лучей не на шутку разгулявшегося светила места.
А за каким чёртом я притащился в этот распаренный и одуревший от жары город, было известно, наверное, одному только господу богу. И, честное слово, не по своей доброй воле оказался я тут, а потому лишь, что приехать меня очень попросил один человек.
Знаете, уже то, что он позвонил, было не совсем обыкновенно. До этого года четыре он не звонил. И я ему не звонил. И, думаю, что мы не звонили бы друг другу лет еще эдак триста. Пока окончательно не облысели бы и не заплыли жиром.
Но он — позвонил. И попросил, чтобы я приехал. Попросил весьма и весьма настоятельно, даже, как мне показалось, слегка волнуясь.
Конечно, должно быть, я старомоден и несовременен, но таково уж, видать, все наше поколение: мы до сих пор способны подраться, выясняя, кто сильней — лев или тигр, либо же кто лучше — "Битлз" или "Роллинг Стоунз". Дети! Ну ей-ей, дети!..
Однако ж вот эти самые рудименты и атавизмы, на мой взгляд, позволили, как ни странно (а может, именно потому — и не странно), сохранить нам юношеский дух, верность и преданность пусть немногим, но зато вполне определенным идеалам. И дружбе в том числе.
А с человеком, к которому я сейчас приехал, нас действительно связывало очень и очень многое. Во-первых, мы оба почти одновременно родились и на пару пробегали все свое раннее детство по одним и тем же полупровинциальным улицам и переулкам. Потом лет пятнадцать вместе учились, и не только в школе. А потом…
Ну, в общем, потом мы долго и упорно работали. Где? Да везде. И на западе, и на востоке, и на севере, но больше на юге. Мы были высококлассными и очень авторитетными специалистами, как принято было говорить тогда. В чем? В чем надо.
Со временем, в силу целого ряда разнообразных причин как субъективного, так и объективного характера, мы прекратили трудиться "по специальности" и осели кто где: я — там, где родился и живу до сих пор, он — там, куда я сейчас прилетел: в раскаленном городе у самого синего моря, женившись несколько лет назад на какой-то туземной девушке, с которой познакомился в один из своих "отпусков". Хорошая была девушка? Не знаю — на свадьбе я не гулял. Наверное, хорошая, плохих девушек он не любил.
Итак, я стоял на тротуаре широкой улицы и, вытирая мокрым платком мокрый лоб, с искренней ненавистью всматривался в до омерзения голубое небо в надежде выискать там хоть малюсенькое облачко с намеком на дождь. Но нет, облачком в нем и не пахло, как не пахло в нем и намеком на дождь.
Тогда я обреченно опустил буйну голову и, тяжело вздохнув, сказал самому себе:
— Ну вот ты здесь. Что дальше, придурок?
Мой собеседник тупо пожал плечами:
— Не знаю… — Однако через секунду, облизнув пересохшие губы, сверкнул очами: — Нет! Знаю! Погнали к морю, а все остальное — потом…
И мы дружно повернулись и погнали к морю.
До него было ужас как далеко — минут пять самой быстрой ходьбы, — но всякая дорога на свете, даже длиннейшая из длинных, когда-нибудь да кончается, это закон. Увидев впереди сначала слоняющихся по набережной людей в купальниках и плавках, а вскоре и саму искрящуюся под солнцем и слепящую глаза ярко-синюю массу воды, я не выдержал и побежал, стягивая на ходу детали и атрибуты своего относительно северного туалета. К воде таким образом приблизился, держа весь гардероб в руках и прижимая локтем к потному боку не менее потный "дипломат". Вот до спасения десять шагов, вот пять, вот…
Одежда полетела направо, "дипломат" налево, а я — прямо, разбивая носом воды как ледокол и едва не раздавив по пути выводок граждан дошкольного возраста.
Миновав опасную зону, я нырнул и почти тотчас угодил физиономией в большую медузу, скользкую и упругую как густой кисель, отплевался, не выныривая, и что было прыти взял курс поближе ко дну: вода там прохладнее.
Потом я бревном всплыл на поверхность и направился дальше, к буйкам, у красных поплавков которых и остановился, — не из страха, а просто по ставшей уже действительно второй натурой привычке не привлекать к собственной персоне излишнего внимания, даже если это и касалось всего только пары ленивых спасателей, еле-еле шевелящих веслами старой облезлой шлюпки.