Чернобыль: солдаты и генералы

Генерал-майор Тараканов Николай Дмитриевич, кандидат технических наук, руководил операцией по удалению высокорадиоактивных элементов из особо опасных зон Чернобыльской АЭС.

Стоял сентябрь 1986 года. Шел третий месяц моей служебной командировки в Чернобыль. Многие мои близкие товарищи и сослуживцы разъезжались по домам. Как правило, офицеры и генералы более одного, максимум двух месяцев тут не задерживались. А срок пребывания солдат и офицеров, призванных из запаса, был установлен приказом министра обороны в три, а позже — и все шесть месяцев. Меня это угнетало. Я не думаю, что защитная «броня» у солдата гораздо толще и надежнее, чем у нас.

Я дал согласие на продление командировки до трех месяцев, начальство в Москве не возражало. Правда, за минувшие месяцы самочувствие несколько ухудшилось, но военные врачи регулярно брали кровь на анализы, и они не вызывали особых сомнений. Мы постоянно принимали какие-то лекарства.

Практически все, кто работал на АЭС, имели возможность, сами того не зная и не замечая, «нахвататься» радиоактивной дряни выше разумных пределов. Но, прежде чем посылать солдат на всякие работы, офицеры, особенно химики, шли первыми, замеряли уровни и составляли картограмму радиоактивного заражения местности, объектов, оборудования и прочее. А разве было возможно все это облучение учесть?

На одном из заседаний правительственной комиссии, которое проводил ее председатель Ведерников Геннадий Георгиевич, возникла скандальная ситуация. Кто-то из представителей Минсредмаша нашептал ему, что военные дают заниженные уровни радиации в районе насосной станции. Ведерников, не долго думая, поднял начальника оперативной группы Министерства обороны генерал-лейтенанта Чуйко и, как говорят, при всем честном народе «всыпал» ему, причем в резкой форме. Тот, проглотив пилюлю, сразу же после совещания тоже без разбору «всыпал» офицерам, которые лично (ежедневно и по нескольку раз) вели замеры в 58 точках АЭС.

В тот же день группа офицеров провела тщательную проверку каждого клочка земли вокруг АЭС. Результаты оставались прежними. И вдруг… Наткнулись на кусок графита, который в тот день свалился с крыши 2-го блока во время дезактивации и светился более чем 200 р/ч.

Картограмма с указанием этой точки была доложена Чуйко, а им, в свою очередь, — Ведерникову. На вечернем заседании Геннадий Георгиевич принес публичные извинения и генералу и офицерам.

Не проходит и недели после этого инцидента, как вновь тот же Ведерников встречает меня и говорит: «Генерал, что это ваши ученые ползают по Полесскому, ищут там радиацию и сеют в народе панику? Лично разберитесь и доложите».

На следующий день мы с капитаном 1-го ранга, кандидатом технических наук, лауреатом Государственной премии СССР Георгием Алексеевичем Кауровым сели в машину и рванули в Полесское. Сразу же направились в исполком, где получили сведения, что по их просьбе офицеры обследовали городской парк в центре Полесского и зафиксировали уровни радиации выше допустимых. Тут же Кауров взял свой японский наиточнейший прибор и провел лично контрольные замеры. Результаты подтвердились…

В тот же день обо всем этом я доложил Ведерникову, а меня пригласил на собеседование генерал-майор КГБ Липатов. В корректной форме он сказал: «Николай Дмитриевич, нужно срочно принять меры к закрытию утечки информации. Это касается не только Полесского, а вообще всей нашей деятельности по ликвидации последствий чернобыльской аварии, особенно— что касается научных исследований». Я тогда ответил, что не вижу тут никаких секретов.

От кого нужно было таить эти так называемые секреты? Кому это было выгодно? Всем причастным к этой аварии руководителям.

Как бы то ни было, я искренне уважал председателя правительственной комиссии Г. Г. Ведерникова. Лично мне и многим офицерам импонировало, что он тоже остался в Чернобыле еще на полсрока и работал очень энергично и деловито. На этом посту его сменил Щербина Борис Евдокимович.

Частая смена председателей и всего состава комиссии отрицательно влияла на ход ликвидации последствий трагедии. У каждого председателя были свой стиль и методы работы, свои взгляды на радиационную обстановку и мероприятия по ее снижению, на отношения к людям, оценке их вклада и т. д. Кроме того, ежемесячная замена состава правительственной комиссии не лучшим образом сказывалась и на отношении к ним солдат, сержантов и офицеров, будто они действительно были «слеплены» из другого теста.

До сих пор не могу понять, почему ни правительственную комиссию, ни химические войска, ни Гражданскую оборону СССР, ни Госкомгидромет, ни Институт имени Курчатова с их маститыми учеными не интересовали особо опасные зоны, куда были выброшены сотни тонн высокорадиоактивных материалов в виде графита, тепловыделяющие сборки (ТВС), твеллов, осколков от них и прочего. Тот же академик Велихов не раз зависал на вертолете над аварийным 3-м блоком, и неужто он не видел эту массу? Мыслимо ли, что так долго— с апреля по сентябрь 1986 года — с этих зон ветрами разносилась радиоактивно зараженная пыль по белу свету! Радиоактивная масса омывалась дождями, испарения, теперь уже зараженные, улетучивались в атмосферу. К тому же продолжал «плеваться» и сам реактор, из которого извергалось немалое количество радионуклидов.