В 1900 году Карл Ландштейнер классифицировал человеческую кровь, определив четыре группы по признаку несовместимости: А, В, АВ и O.
С тех пор появилась возможность сделать больному срочное переливание в случае шока или травмы и надеяться на то, что переливание не окажется смертельным.
Движение за отмену смертной казни в те годы только зарождалось, но уже было обречено.
Vh83uOAGn7 был его телефонный номер. Заодно, это был номер его водительского удостоверения, номер карточки социального обеспечения, номер военного билета и медицинской карточки тоже.
Два документа были уже признаны недействительными, остальные, за исключением разве что медицинской карточки, более не имели никакого значения. Его имя было Уоррен Льюис Ноуэлз, к тому же его ждала смертная казнь.
Суд окончился день назад, но приговор от этого не потерял актуальности. Лью был виновен. А если кто-нибудь в этом сомневался, казнь сама по себе служила самым священным из доказательств. Завтра к восемнадцати часам к нему применят высшую меру. Брокстон, конечно, подаст апелляцию под тем или иным предлогом, которая, конечно, будет отклонена.
Камера была очень уютной, маленькой и мягко обшитой. Впрочем, никто не пытался поставить под сомнение здравость рассудка обвиняемого, поместив его в камеру с обшивкой. Сумасшествие больше не служило поводом для того, чтобы преступать закон.
Мягкая обшивка была приятного и спокойного зеленого цвета и покрывала одну стену. Внешнюю стену. Остальные три стены камеры были просто построены из металлических прутьев. Эти прутья отделяли его от коридора, от угрюмого старика слева и от сопляка дурацкого вида справа. Прутья были толщиной в десять дюймов. Расстояние между ними было равно восьми. На прутья налепили силиконовые подушечки.
В четвертый раз за сегодняшний день Лью хватал подушечки всеми пальцами и тянул изо всех сил, стараясь оторвать. Подушечки напоминали губчатую резинку с краем толщиной в полпальца и почему-то не отлипали. Когда Лью разжимал скрюченные пальцы, подушечки тут же снова принимали форму заветного квадратика.
— Это несправедливо, — сказал он наконец.
Сопляк справа даже не шелохнулся. Все десять часов, что Лью провел в камере, парень просидел на краешке своей койки, наклонив голову книзу так, чтобы жидковатые черные волосы падали на глаза. Тень сопляка, появившаяся в пять часов пополудни, росла очень равномерно и становилась все чернее. Его длинные волосатые руки шевелились, только когда ему приносили пищу, причем остальные части тела оставались неподвижны.
Услышав голос Лью, старик из камеры слева поднял голову и спросил с горьким сарказмом:
— Что, невинная жертва?
— Нет, я…
— Ну вот, ты хотя бы честный парень. А что ты натворил?
Лью все рассказал старику. Рассказывая, он так и не смог прогнать интонации невинной жертвы. Старик улыбался с видом знающего человека. Казалось, он ожидал услышать все именно так, как рассказывал Лью.
— Тупость, — наконец заключил старик. — Тупость всегда влечет за собой высшую меру. Слушай, ну уж если тебе так нужно, чтобы тебя казнили, неужели нельзя совершить что-нибудь стоящее? Ты посмотри на того парня с другой стороны. Видишь его?
— Вижу, — буркнул Лью, не глядя.
— Он — органлеггер.
Лью почувствовал, как его собственное лицо застыло в гримасе испуга. Усилием воли он заставил себя еще раз украдкой посмотреть в соседнюю камеру. Его словно ударило током — сопляк смотрел прямо на него. Своими тусклыми черными глазами, едва различимыми под свисающими космами волос, он смотрел на Лью, как мясник, оценивающий тушу хорошо пожившей коровы.
Лью придвинулся поближе к прутьям, за которыми сидел старик. Голосом, упавшим до хриплого шепота, он спросил:
— А сколько человек он убил?
— Нисколько.
— ?
— Он просто занимался доставкой. Он находил кого-нибудь, в одиночестве разгуливающего по ночным улицам, потом накачивал лекарствами и тащил к доктору, который всем заправлял. Убивал-то всех доктор. Если бы Берни вздумал доставить дохлого донора, доктор с него самого содрал бы аккуратненько кожу, а потом бы продал.
Старик сидел так, что Лью был все время у него за спиной. Он развернулся, когда они разговаривали, но потом старик, видимо, потерял всякий интерес. Было видно, что его руки, скрытые от Лью костлявой, тощей спиной старика, находятся в постоянном нервозном подергивании.
— И скольких же он так доставил?
— Четырех. Потом попался. Он не очень умный, этот Берни.
— А что ты сделал, чтобы оказаться здесь?
Старик не отвечал. Он совершенно позабыл о существовании Лью. Его руки все дергались, он все время втягивал голову в плечи. Лью все это надоело, и он, пожав плечами, завалился на койку.
Был четверг, девятнадцать часов.
Система включала в себя трех доставщиков. Берни еще не допрашивали. Второй доставщик был мертв. Он перескакивал через оградку пешеходной зоны, когда пуля пощады вошла ему в руку. Третьего на носилках вкатывали сейчас через двери госпиталя по соседству со зданием суда.
Официально он все еще считался живым. Ему уже был вынесен приговор, его апелляция была уже отклонена, но он все еще дышал, когда его, накачанного лекарствами, вкатили в операционную.
