Масса, власть и писатель Канетти
Недавно наши читатели смогли познакомиться с четырьмя произведениями, написанными в разные десятилетия, но глубоко связанными одной темой, — романами «Мы» (1920) Евгения Замятина, «О дивный мир» (1932) Олдоса Хаксли, «Скотный двор» (1945) и «1984» (1949) Джорджа Оруэлла. Все это антиутопии, художественные прозрения, представлявшие в гротескных образах тоталитарное государство и покорное ему стандартизированное сознание. Речь шла не только о массовом производстве и технизации жизни со всеми вытекающими отсюда последствиями — речь шла о политическом строе и о тех, кому подобное стандартизированное сознание было выгодно. В конечном счете речь шла о власти. Как писал Оруэлл: «Все звери равны, но некоторые звери равны гораздо больше». Вместо процессов развития, на которых сосредоточивалась литература в других жанрах, антиутопии давали статику, неподвижность, они констатировали: так может выглядеть будущее человечества, таково его настоящее в странах с диктаторским режимом.
Трудно не вспомнить эти романы, думая о сделанном австрийским писателем, лауреатом Нобелевской премии (1981) Элиасом Канетти. Его тоже занимало стандартизированное сознание и существо власти, в нем заинтересованной. Но Канетти подходил к проблеме с другой стороны. Он хотел исследовать те причины и механизмы, которые с древних времен превращают людей в толпу. Охваченных единым порывом людей он видел не только в эпохи революций, как это привычно в нашей литературе. И не делил народные массы на революционный авангард и непросвещенные отсталые элементы по наличию или отсутствию передового мировоззрения, что и оказывалось единственной их характеристикой. Он считал сплоченные массы людей, образующиеся по различным поводам и с разными целями, частым и важным действующим лицом в любые исторические эпохи. Масса, полагал Канетти, обладала рядом обязательных свойств независимо от характера сплотивших ее идей. Глубоко занимала его и потенциальная масса, существующая до времени в рассеянном виде как отдельные, не подозревающие друг о друге индивиды.
Главная публицистическая книга Канетти, работа над которой растянулась на десятилетия, а началась на исходе 20-х годов, так и называется — «Масса и власть». Но о том же самом написаны, по сути, и его пьесы «Свадьба», «Комедия тщеславия», «Ограниченные сроком». В обезличенном, деформированном мире, мире, чреватом «восстанием масс»[1], разворачивается действие его самого знаменитого произведения — созданного накануне захвата фашизмом власти в Германии романа «Ослепление», недавно вышедшего у нас. Отношения между публицистикой и художественным творчеством у Канетти особые: они переплетены теснее, чем у многих других писателей. Больше того, без одного нельзя глубоко понять другое: публицистика и беллетристика будто делят между собой жизнь, лишь вкупе воссоздавая мир, каким его видел Канетти.
Элиас Канетти родился в 1905 году на берегу Дуная, в болгарском городке Рущук, входившем тогда в состав Австро-Венгрии. Его далекие предки переселились сюда вместе с тысячами евреев, изгнанных в XV веке из Испании. Когда уже пожилым человеком Канетти посетил Марокко (его путевые заметки «Голоса Марракеша», 1967, почти полностью включены в нашу книгу), он искал в пестроте восточной жизни следы и той древней культуры, носителями которой были его предки. В семье деда, как и во многих семьях вокруг, продолжали говорить на староиспанском. Это был патриархальный мир, верный религиозным обрядам и традициям. Но родители любили беседовать между собой по-немецки и были привержены немецкой культуре и знаменитому венскому театру. Вокруг жили болгары, румыны, турки. Мальчик навсегда запомнил внезапные появления цыган в маленьком городке. И слыша разноязыкую речь, стал обостренно воспринимать слово. Причудливый мир детства замечательно описан Канетти в первом томе его воспоминаний «Спасенный язык» (1977).
В 1911 году в связи с деловыми интересами отца семья переехала в Лондон, а после его внезапной смерти мать перевезла детей в Швейцарию. Мать, своевольная, гордая, властная, оказала огромное влияние на творчество Канетти. Именно она привила ему, мало сказать, любовь — одержимость чтением. Книга была в этой семье предметом страсти. Уже на склоне лет в записках дневникового характера («Заметки 1942–1948», 1965 и «Заметки 1973–1985», 1987, в значительной своей части вошедшие в нашу книгу) Канетти поместил почти невероятное с точки зрения многих признание: «Больше всего тебе хотелось бы — какая скромность! — бессмертия, чтобы читать». Но писатель Канетти обязан матери не только этим. Она взвалила на плечи подростка непомерную ношу — превратила его после смерти мужа в своего равноправного собеседника, интеллектуального партнера. С этих времен у Канетти осталось твердое убеждение, что каждый обязан иметь обо всем собственное мнение и что все, даже самое неуловимое, можно выразить словами, сделать понятным людям. «Немота ведет к разложению», — записал он на склоне лет.
В Швейцарии мать с тем же страстным напором преподавала сыну немецкий язык (до восьми лет, кроме языка детства, староиспанского, он говорил по-английски). С тех пор немецкий стал языком его жизни и творчества. Канетти не отказался от него и в Англии, куда судьба эмигранта привела его в 1939 году, после насильственного присоединения Австрии к фашистской Германии; в Англии он прожил долгое время, пока не перебрался в Швейцарию. Годы спустя, после окончания мировой войны, он произнес в Баварской академии искусств благодарственную речь немецкому языку, особенно глубоко открывшемуся ему в эмиграции, среди чужой языковой стихии.