Человек, которому всегда трудно

Сказать откровенно, я плохо представляю себе, для чего пишутся предисловия. По-моему, они абсолютно необходимы лишь в одном случае: когда нет самой книги. А при данном предисловии книга имеется. Можете пощупать.

Наверное, ни один автор не использовал предоставленное ему вступительное слово для того, чтобы разругать собственную книгу. Я попробую этим заняться. То есть сам роман я критиковать не буду, он мне пока что нравится. Мне не нравится мой главный герой.

Понимаете, этот горский парень, по имени Шамо́, здорово меня подвел: он получился в романе совсем не таким, каким я его хотел видеть. Я думал, что это будет удалой, веселый и немножко бесшабашный юноша, который и в стенах машиностроительного завода умудрится сохранить черты лихого джигита. У него будет безрассудная смелость, какой обладал в молодости его дедушка Марзи́. Будет могучая сила и великолепный рост, как у друга Шамо — Али́ма-Горы. Любовь к шутке и острому слову, как у второго друга — неунывающего Мути́, который на все на свете хотел бы смотреть «попроще». Наконец, я мечтал еще о том, что Шамо будет гордостью цеха: передовиком, рационализатором.

Само собой разумелось, что мой герой может при надобности красиво и изящно одеться, нет у него неуклюжей застенчивости, он находчив и приятен в общении. Словом, может понравиться любой девушке.

Пока я вынашивал свой роман, Шамо целиком соглашался с моим чудесным замыслом. Ему были по душе многие из перечисленных выше черт и качеств, он не прочь был бы ими завладеть и предстать перед читателем образцовым парнем.

Однако, как только я заложил лист в пишущую машинку, Шамо вдруг сказал: «Нет…» — «Что «нет»? Ведь договаривались!» — «Я сам… — тихо сказал он. — Не делайте меня образцовым. Я сам попробую кое в чем разобраться. Может быть, я к чему-то и приду. Мне, конечно, не дано стать красивым или заиметь рост, как у моего друга Алима-Горы — метр девяносто два, мне никогда не научиться шутить или смотреть на жизнь попроще, как требует Мути. Но кое к чему хорошему я, пожалуй, смог бы прийти и сам».

Так рухнул мой замысел. Мне оставалось согласиться, что Шамо сам будет рассказывать свое, а я буду только печатать все, что он рассказывает. И вот родилась эта книга. Странно, что такой молчаливый в жизни парень мог столько наговорить.

Конечно, у любого автора есть полное право не выпускать в свет героя, если тот упрямо самовольничает и становится таким, каким хочет. Почему же я все-таки выпустил Шамо? Совсем не потому, что на заводе, судя по всему рассказанному моим героем, его считают неплохим парнем и даже видят в нем задатки стать прямо-таки прекрасным парнем (пока только задатки!). И не потому, что очень взыскательная и красивая девушка Ке́йпа полюбила этого Шамо (ее любовь к такому зануде и тихоне, когда кругом столько удалых ребят, для меня остается загадкой).

Мне нравится в моем герое только одна черта: он любит людей и верит в них, в этом он тверд как кремень. Он стремится стать хорошим «не для себя», не ради себя, а чтобы хорошо было другим.

Это уже кое-что. Похоже, не все у моего героя получается. Но через свои не очень-то уж великие горести и радости он начинает докапываться до известной миру истины, что любовь ко всему человечеству — штука расплывчатая, пока не уяснишь себе, что должна она начинаться с первого же человека, которого встретишь на своем жизненном пути. А если встретился плохой? Надо презирать и ненавидеть зло. Но без доброты в сердце к людям не сумеешь и отвергать зло — это тоже старая истина.

Шамо поначалу несколько озадачен тем, что быть хорошим — занятие весьма хлопотное. Однако еще ведь предки горские сказали: «Легко быть плохим, трудно быть хорошим». Животворная трудность! Велят нам не бояться ее в деле самовоспитания наша новая мораль, весь наш социалистический образ жизни.

Будь моя воля, я бы не позволил своему герою некоторых завихрений. Так, он одно время слишком уж верит, что все было бы просто и легко, если знать правила взаимоуважительного поведения.

Мне это смешно. Нет, я согласен, что мы, советские, должны предстать перед всем миром не только умнейшими работниками и самыми гуманными людьми, но и людьми самыми воспитанными. Я понимаю, что нельзя выпускать в жизнь юношу, не научив его вести себя. Это все равно что выпускать на улицы водителя, знающего мотор, но не слышавшего о правилах движения: неизбежны аварии, как неизбежны они (жизненные!) и у невоспитанного человека.

Вместе с тем ясно, что еще хуже — человек, назубок знающий правила, но не умеющий водить машину. Тут уже пахнет не штрафом от ГАИ, а катастрофой. Иначе говоря, внутренняя культура человека — основа всему, а культура внешняя — ее обязательное выражение.

Хорошо, что мой герой, кажется, дошел до понимания этого и даже склонен — юморист в душе! — посмеиваться над теми, кто верит лишь во внешний лоск. Иначе не стал бы я ничего из рассказанного моим героем записывать.

Судить Шамо за некоторую путаницу в его мыслях мне вообще не хотелось бы. Ведь он из тех горских ребят, которые, как говорится, только-только сменили черкеску на рабочий комбинезон: завод возник у межи кукурузного поля, в окружении аулов. Старики по привычке тянут к своему, а заводская молодежь работает и живет в атмосфере рабочего коллективизма, по нормам новой морали. Отказываться сплошь от всего старого, даже если оно доброе? Нет, надо становиться старикам не на грудь, а на плечи! Мой герой не сразу приходит к этой мысли, он вначале… Впрочем, пусть рассказывает сам.