ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ ФАНТАСТОВ
ТАТЬЯНА ЧЕРНЫШЕВА
Человек и среда в современной научно-фантастической литературе
В начале XIX века в русской критике было много споров о "таинственном и загадочном" явлении - романтизме. П. Вяземский сравнивал его с домовым настолько он казался неуловимым.
Поэт писал: "Многие верят ему, убеждение есть, что он существует, но где его приметы, как обозначить его, как наткнуть на него палец?" Нечто подобное происходит сейчас с научно-фантастической литературой, на нее тоже очень трудно "наткнуть палец". Ни первая (научно-), ни вторая (фантастическая) часть этого определения не объясняют ее таинственной специфики. Во всяком случае, "научной" она является совсем не потому, что наука становится предметом ее изображения и исследования, с наукой у научной фантастики другие, более сложные отношения.
На наш взгляд, не много дает и попытка ухватиться за второе звено цепочки и понять научную фантастику в первую очередь как литературу фантастическую. При ближайшем рассмотрении выясняется, что все ее "специфические приемы" известны "обычной" литературе, а ее "особые законы", как правило, имеют более широкую сферу действия.
Исследователи творчества Герберта Уэллса считают одной из главных заслуг его создание "совершенно новой формы научнофантастического произведения", в которой сочетаются "крайняя фантастика" "с самыми реалистическими, самыми обыденными подробностями" [К. Андреев. Предисловие. В кн.: Герберт Уэллс. Избранные научно-фантастические произведения в 3 томах, т. I. M., 1958, стр. 18.].
Судя по всему, и сам Уэллс придавал этому сочетанию немалое значение. В одном из предисловий к своим романам он писал: "Коль скоро читатель обманут и поверил в твою фантазию, остается одна забота: сделать остальное реальным и человечным. Подробности надо брать из повседневной действительности и для того, чтобы сохранить самую строгую верность фантастической посылке, ибо всякая лишняя выдумка, выходящая за ее пределы, придает целому оттенок глупого сочинительства" [Г. Уэллс, Собрание сочинений в 15 томах, т. 14. М., 1964, стр. 351. ].
Однако этот принцип создания художественной иллюзии путем "заземления" невероятного, "приручения фантастики" вовсе не был открыт Уэллсом. Писатель применил к научной фантастике общий закон искусства, с которым не может не считаться всякий художник, если он выходит за пределы обыденного.
Разве не этому же закону следовал М. Салтыков-Щедрин, когда, поставив во главе города Глупова градоначальника с фаршированной головой, отправлял его спать в холодный погреб, а в целях безопасности во время сна ставил вокруг него мышеловки? Разве не этому же закону невольно подчинялся Н. В. Гоголь, когда заставлял ведьму подняться верхом на метле "вместе с клубами дыма через трубу одной хаты", а черта делал похожим на "губернского стряпчего в мундире"? Кроме того, Гоголь, рассуждая о принципах создания образа идеального героя (а идеальный герой - явление в некотором роде фантастическое, так как он "в чистом виде" в реальной действительности не встречается), прямо высказал суждение, очень близкое мысли Уэллса: "Чем выше достоинство взятого лица, тем ощутительней, тем осязательней нужно выставить его перед читателем. Для этого нужны все те бесчисленные мелочи и подробности, которые говорят, что взятое лицо действительно жило на свете; иначе оно станет идеальным, будет бледно и, сколько ни навяжи ему добродетелей, будет все ничтожно" [Н. В. Гоголь, Авторская исповедь. В кн.: Н. В. Гоголь, Собрание сочинений в в томах. М., ГИХЛ, 1953, т. VI, стр. 221.].
То же можно сказать и о приеме "остранения" и о гиперболизации. Видимо, секрет специфики научной фантастики следует искать не в сумме приемов, как бы своеобразны они ни были, а в особом предмете художественного исследования.
По этому вопросу в критике и литературоведении нет пока единого мнения, но бесспорно одно - к чему бы научная фантастика ни проявляла интерес, познание мира в ней, как во всех видах искусства, должно быть ориентировано на человека.
Но как раз здесь далеко не все обстоит благополучно: научная фантастика все время обвиняется в неумении изображать человека, в бедности "человеческим содержанием". И тут вряд ли можно объяснить все только недостаточной одаренностью писателей, работающих в этой трудной области. Ведь даже Г. Уэллс, при всей его талантливости, как правильно пишет Ю. Кагарлицкий, не осуществился до конца как художник. И этому есть, очевидно, объективные причины.
И действительно, "человеческое содержание" научно-фантастических книг как будто беднее, чем в психологической прозе: нет того углубленного психологизма, какой встречаем мы в реалистическом романе или повести, да и социальные конфликты, как правило, лишены нюансов, часто рационалистически обобщены, а потому и упрощены.
Но не менее показательно другое: подозрительно часто сталкиваемся мы в научной фантастике с разъединенностью, относительной самостоятельностью "человеческого содержания" произведения, то есть социально-этической его проблематики, и научно-фантастической или технической идеи, гипотезы.
