Клоунов в поэзии больше нет; их можно увидеть только в цирке. Как хорошо, что встречаешь их там, и как плохо, что их нигде больше не встретишь.
Андре Сюарес
— Кураж! Ежели желаете быть циркист, надо иметь кураж. Что это есть? Говорите вы, господин Вольдемар, и вы, господин Анатоль…
— Это… это… — Владимир растерянно оглянулся на брата.
— Смелость, храбрость, отвага, мужество! Бодрое, уверенное настроение, господин Анжелло Бриаторо! — почти отрапортовал Анатолий.
— Можно просто господин Анжелло, — милостиво заметил акробат. — А теперь на турник!
Владимир, как старший, ему исполнилось уже четырнадцать, на год больше, чем брату, вышел вперед, но в нерешительности приостановился.
— Алле! — Господин Анжелло взмахнул длинным, гибким хлыстом и огрел ученика пониже спины.
Мальчик подскочил, ухватился за перекладину турника. Среди сверстников он слыл весьма ловким. Раскачаться и сделать несколько оборотов на перекладине турника ему сущий пустяк. Но совсем иное дело, когда готовишься стать настоящим циркистом. А учитель уже приказал:
— Резенвиль!
Чтобы быстро вертеться на турнике, надо делать в воздухе мгновенные, почти неуловимые толчки. Господин Анжелло называет такие толчки коротким словом «швунг» и придает им большое значение. Когда из его уст вырывается это слово — не зевай! — иначе просвистит хлыст.
— Живо! Еще раз! Еще… Устал? Ничего… Швунг!
После Владимира на турнике его брат. И он достаточно ловок и смел, однако и ему достается от требовательного учителя, считающего хлыст основой педагогического вразумления.
— Вы есть правильные ученики! — одобрительно отзывается он. — Не плачьте от мой кнут.
— Еще бы! Без битья не выучишься ничему… — с серьезным видом поддакивает Анатолий, а в глазах его вспыхивают насмешливые искорки.
— О да! Вся сила в кнуте. В детстве меня часто пороли, и вот я — артист, акробат…
Занятия происходят в старом каретном сарае в глубине двора. Сюда, в тихий московский переулок, с его уютными деревянными особняками, утопающими в садах, не доносится городской шум. И тут можно хранить занятия в тайне. Ведь — не дай бог! — о них проведает опекун Николай Захарович. Увлечение цирком он считает «губительной страстью».
Мальчики сами смастерили турник, трапецию, брусья, повесили кольца и натянули канат для хождения. Нашли и учителя — Анжелло Бриаторо, артиста цирка Гинне, что на Воздвиженке, возле Арбатской площади. Учитель берет по рублю за урок. Деньги немалые, не просто скопить их из медяков, получаемых на завтрак.
Ради счастья стать цирковыми артистами, братья готовы на любые жертвы. Пожалуй, лишь в этом у них полное единодушие. Внешне похожие настолько, что могут сойти за двойников, они очень различны.
Владимир не так подвижен и жив, пытливый взгляд его темных глаз будто прячется под густыми бровями. Анатолий порывист и непосредствен, лицо его часто меняет свое выражение — то оно лукаво-смешливо, то становится серьезным и озабоченным.
Акробат доволен прилежанием и способностями своих учеников. С каждым уроком они все искуснее делают резенвиль, балансируют на канате, выполняют сложные упражнения на кольцах.
Но внезапно эти занятия пришлось прекратить. Однажды, когда старший брат ходил на руках, а младший висел вниз головой на трапеции, с порога сарая послышался грозный окрик:
— Что тут за балаган! Немедля прекратить безобразие!
В сарай не вошел, а влетел разгневанный опекун Николай Захарович. В сердцах он вырвал хлыст у потерявшего кураж господина Бриаторо.
Николай Захарович был привязан к своим подопечным и, как казалось ему, всячески заботился об их воспитании. Что только не предпринимал он для такой цели! И вот все тщетно!
Впрочем, пора рассказать, почему он стал опекуном двух сорванцов.
…1863 год. В Москве, в семье полицейского пристава Тверской части Леонида Дмитриевича Дурова родился сын. Нарекли его Владимиром. Через год на свет появился второй сын, Анатолий. Но мальчики рано осиротели. Мать их вскоре умерла от какой-то болезни. Отец стал заливать горе вином, или, как говорили в те времена, принялся «тянуть мертвую чашу».
Чаша эта впрямь оказалась роковой для главы семьи Дуровых, вскоре он дошел до белой горячки и скончался.
Осиротевших детей взял на свое попечение крестный отец Николай Захарович Захаров.
Захаров был известен в Москве как опытный стряпчий, имевший значительную клиентуру. Жил он в собственном доме, на широкую ногу. Артисты, художники, литераторы бывали частыми гостями Николая Захаровича.
Однако не только искусство манило гостей в барский особняк в Чернышевском переулке. «Вся Москва» съезжалась сюда играть в карты. Миллионщики купцы, промышленники Гучковы и Носовы, обер-полицмейстер Огарев, даже сам генерал-губернатор князь Долгоруков встречались за зеленым столом у Захарова.
Дети росли в одиночестве. Никому не было дела до того, чем они занимаются, как и чем живут. Правда, Николай Захарович порой считал своим долгом поговорить с мальчиками.
— Ну-с, каково в классах учение? — спрашивал он и, не дожидаясь ответа, совал по гривеннику «на гостинцы», ласково гладил по голове и тут же прощался. — Эх, недосуг, недосуг… Тороплюсь, ужо выберу времечко — побеседуем по душам…