Боги не играют в кости

Ивану Антоновичу Ефремову посвящается

Quid obscurum, Quid divinum![1]

«Квантовая механика действительно впечатляет. Но внутренний голос говорит мне, что это ещё не идеал. Эта теория говорит о многом, но, всё же, не приближает нас к разгадке тайны Всевышнего. По крайней мере, я уверен, что Он не бросает кости»

Альберт Эйнштейн

А знаменитый курский соловей заливался всем смертям назло! И как заливался, подлец, с души воротило.

Механик — водитель Меньшов, лёжа на спине, не открывая глаз, в темноте нащупал камень, с силой швырнул его в ветки деревьев, из которых доносилась звонкая трель

— Что б тебя….

— Гришка, ты чего? — сержант Митюхин, радист — пулемётчик, с укоризной толкнул локтём боевого товарища. — Для нас старался.

— А мне нужны его старания? — Матюкнулся водитель. — Мне выспаться надо! За двое суток часов шесть только и соснул. А тут этот…

— Вот ведь… — Митюхин приподнялся на локте, кулаком поправил вонючую, пропитанную запахом нефтепродуктов телогрейку, которая заменяла подушку. — Паскудная ты личность, Григорий Нефёдыч. В кои веки божья тварь решила порадовать, в том числе и твою сыромяжную персону, шалопая эдакого, своим пением, можно сказать, одарила божьим даром, может быть, так сказать, в последний раз в твоей никчемной жизни, а ты…

— Типун тебе на язык, трепло доморощенное. — Без всякой обиды отозвался механик. — Спи давай. А то сейчас я тебя кое-чем другим одарю. Завтра тяжёлый день.

— А когда он у нас был лёгкий? — Философски заметил сержант, переворачиваясь на бок. — Кузьма? — Башенный стрелок отозвался посапыванием. — Вот, даже Кузя своим глубокомысленным молчанием подтверждает: не было у нас таких дней. И, кажись, в ближайшее время, не предвидится. Да и после тоже. А вот скажи мне, Григорий Нефёдович, о чём ты мечтаешь? А?

— Отстань.

— Уходить от ответа — не по-джентельменски.

— Щас по котелку заряжу, и станет как надо.

— Аргумент принят. Вопросов больше не имею. Хотя, лично я, к примеру, мечтаю о трёх вещах.

— О каких? — Меньшов зевнул. — Выспаться, пожрать и бабу?

— Примитивное ты существо, Нефёдыч. — Стрелок снова лёг на спину, повозился, устраиваясь. Чертыхнулся. Матюкнулся. — Я тебе о прекрасном, а ты…

— А я что? Я ничего. Нормальные мечты. Человеческие. Сам об этом частенько думаю. А ты, что, так бы взял, и отказался от яешенки?

— Со шкварками?

— Со шкварками!

— Под стопочку?

— Под холодненькую! Да с чёрным хлебцем, чтобы сольцой по нему чуток присыпать. И лучок, прямо с грядки. — Механик забыл про сон: рот слюной наполнился. — А по центру стола — чугунок, с картошечкой. Разваристой! И ещё сальце, с прослоечкой, тонкими-тонкими листочками, на тарелочке.

— А в стопочку самогоночки?

— От чего ж? Можно и казёнки.

— Тьфу на тебя, Григорий Нефёдыч. Всю прелесть нарисованного пейзажа испортил. Я же говорю: примитивное ты существо, Гриша.

— А в ухо?

— О, ещё одно подтверждение поставленного диагноза. И сволочь последняя, Меньшов. Всю душу разбередил своими картинками.

— Сама напросился. — Водитель тяжко вздохнул. — Теперь точно, не усну. И этот гад петь перестал… Ну, ладно… Давай, трави, о чём там мечтаешь. Может, под твои побасенки прикорну.

— Желалка пропала с тобой общаться.

— Э, давай гутарь! Чего ты там хочешь?

— Не хочу, Гриша, а мечтаю! А сие есть две разные вещи: хотеть и мечтать.

— Ну?

— Подкову гну!

— Да ладно тебе. — Меньшов ткнул локтём друга в бок. — Давай!

Стрелок пару секунд помолчал, закинул руку за голову:

— Во-первых, мечтаю о победе.

— Тоже мне мечта. — Водитель пошарил рукой вокруг себя, сорвал стебелёк, сунул в рот. — И так ясен пень, победим.

— Не, я не о том мечтаю. Не о победе вообще, так сказать, в целом. А о себе и победе. Чтоб, понимаешь, въехать в Берлин, на нашей «Варваре». Траками проутюжить их вонючие, берлинские улицы. Гитлеру дать пинка, хоть и понимаю, что мне этого не позволят, а всё одно мечтаю. Хочется взглянуть на то место, откуда ента гниль, с которой завтра будем беседовать, пошла.

— И всё?

— Что всё? Это только первая мечта. Вторая, купить светло — кремогового цвета костюм.

Водитель с силой хлопнул себя по щеке: убил комара.

— Зачем кремовый? Кремовый — маркий, быстро пачкается. — Веско аргументировал умудрённый жизненным опытом Меньшов.

— Понимаешь, Гриша, кремовый — цвет мужской чистоты. Никогда не задумывался, почему на свадьбу одеваются во всё светлое? То-то! Истосковалась моя нежная душа по чистоте. Хочется надеть нечто такое, чтобы не было видно ни единого пятнышка. И чтобы солярой от него не несло за километр. И чтобы бабы, пардон, женщины нос не воротили от ентого запаха. И покурить можно без огнетушителя.

— Ты палку-то не перегибай. — Вот теперь действительно обиделся механик. — У нас чисто и культурно. И не воняет ничем. А соляра… Она пахнет.

— Для кого пахнет, а для кого воняет.

— Сам ты…. Воняешь! — Меньшов обиженно развернулся к другу задом.

— Вот и вся твоя аргументация, Гриша. Эх, жаль Кузя сопит в обе свои дырки, а то бы мы с ним прочитали тебе лекцию дуплетом о правах и обязанностях каждого члена экипажа.

— Я за машиной слежу. — Меньшов с яростью принялся бить телогрейку. — И за движком тоже.