Бунтарь знал, что ему приходится бывать на Помосте гораздо чаще остальных превенторов. Сложно сказать, по чьему распоряжению это делалось – Лидера или же самого Претора, – но в том, что Бунтарь появлялся на арене для поединков по особому расписанию, виделась несомненная логика.
Нет, никто не оказывал таким образом чести превентору, носившему первый порядковый номер. Как, впрочем, и не стремился сжить со света Бунтаря, самого своенравного бойца охранной группы «Ундецима». Хотя именно благодаря своей хронической строптивости он появлялся на Помосте два, а то и три раза в неделю, неся таким образом заслуженное наказание. Но не воспитательное, а скорее профилактическое, поскольку перевоспитать Первого подобными мерами было бы невозможно. И Лидер, и Претор прекрасно понимали это, однако продолжали для острастки наказывать Бунтаря даже тогда, когда он вроде бы стал держать себя в рамках приличия.
Быть Первым в «Ундециме» отнюдь не почетно. Вот Лидер, к слову, был Седьмым, но тем не менее Претор назначил его старшим над остальными десятью превенторами. Бунтарь полагал, что это несправедливо. Будь он Претором, то поставил бы во главе своего подразделения кого-нибудь другого. Третьего – Мыслителя к примеру. По мнению Бунтаря, этот превентор подходил для командирской должности лучше, чем любой из них. Мыслитель пользовался в группе не меньшим авторитетом, чем Лидер, к тому же мог рассуждать о чем угодно и при этом не заглядывать поминутно в Скрижаль, как педант Седьмой. Да, Третий был бы неплохим Лидером, а вот Лидеру стать Мыслителем не суждено при всем старании – слишком ограниченно у него мышление. Бунтарю же не светило место ни того ни другого. Но Первый не завидовал товарищам, потому что не видел для этого повода.
Как не видел он повода для зависти и в том, что, в отличие от него, все превенторы могли беспрепятственно перемещаться по Периферии, а он был вынужден жить в изоляторе, покидая его лишь затем, чтобы опять выйти на Помост и получить очередную профилактическую взбучку. Или принять участие в хозработах – как соизволит командование. Претор искренне думал, что, приказав Лидеру ограничить смутьяну свободу, он тем самым избавил «Ундециму» от досадной проблемы. Бунтарь, напротив, считал, что, заперев его в изоляторе, вождь оказал Первому большую услугу, поскольку в действительности изолировал не его от остальных, а совсем наоборот. По крайней мере, Первый не узрел в приговоре Претора какого-либо ущемления свободы и не воспринял свое заточение как наказание.
И действительно, о какой свободе вообще могла идти речь на Периферии – примыкающем к горному склону участке площадью в половину квадратного километра, обнесенном тремя рядами колючей проволоки и валом, поверх которого была выстроена кирпичная стена в два человеческих роста? Да, превенторы чувствовали себя полноправными хозяевами Периферии, но разве это давало им право называться свободными людьми?
Бунтарь рассмеялся Лидеру в лицо, когда тот довел до него приказ о сепаратном содержании Первого. Но, с другой стороны, что еще мог предпринять Лидер в отношении подчиненного, который публично разбил свою Скрижаль и отказался соблюдать заветы Претора? Никто не имел права изгонять Бунтаря за колючую проволоку, в Одиум, а возвращаться в подземный город Контрабэллум, форпостом которого на поверхности и являлась Периферия, превенторам строго запрещалось.
Бунтарь категорически отказался считать заветы Претора единственно правильными, но наказание сносил молча, как и пристало состоящему на воинской службе человеку. В этом плане Первый продолжал оставаться дисциплинированным служакой, пусть его и не устраивали сложившиеся на Периферии порядки. В конце концов, лучше уж получать синяки и шишки на Помосте, чем нести унылые суточные вахты на сторожевой башне. Туда Бунтаря уже не допускали, поскольку Лидер не доверял наблюдение за округой потенциально ненадежному возмутителю спокойствия. Поэтому и приходилось Первому служить для собратьев постоянным спарринг-партнером – тоже своего рода вахта, пусть краткосрочная, зато более напряженная.
Вряд ли введенные Претором в гарнизоне порядки нравились всем без исключения превенторам, но они никогда не выражали свое недовольство вслух. Других бунтарей в «Ундециме» не водилось, в чем заключался несомненный плюс, будь на Периферии таких, как Первый, не один, а хотя бы двое, и проблем от этого тоже прибавилось бы, как минимум, в два раза.
Знай Бунтарь, что этот вызов на Помост станет для него последним, вероятно, он проникся бы торжественностью момента и постарался каким-нибудь образом сделать рутинное наказание запоминающимся. Однако ни Бунтарь, ни Лидер, с которым ему пришлось сегодня биться, пока еще понятия не имели, что судьба больше никогда не сведет их на арене для поединков.
Утро последней субботы месяца началось вполне обычно. В семь часов над карантинным шлюзом – единственным выходом из подземного города на поверхность – завыла сирена, давая понять, что в шлюзовой камере превенторов ожидает присланный из Контрабэллума контейнер с продовольствием и необходимыми в хозяйстве вещами. Протяжные гудки сирены извещали о том, чтобы обитатели гарнизона готовились к приему груза, который требовалось переправить из шлюзовой камеры на склад за полтора часа. В половине девятого вновь звучала сирена, ворота шлюза закрывались, и перевозчики, доставившие «Ундециме» из подземного города груз, должны были вернуться и забрать пустой контейнер. За те пять лет, что превенторы провели на поверхности, график поставок и процедура разгрузки не претерпели никаких изменений.
