Этот День Победы чем-то там пропах
Как-то вечерком 9-го мая сидел я дома, нагло пялясь в вяло мерцающий монитор. Тусклая лампа в углу отбрасывала слабый свет на боковую часть белого, но от времени немного заляпанного, принтера Hewlett Packard. Уже достаточно смеркалось, за окном моросил средней силы ранний весенний дождь, изредка попадая точным броском капли в окно, отчего создавалось ощущение отчуждённости мыслей. На чистом, недавно помытом, паркетном полу стояло узорчатое блюдце с двумя жёлтыми кусками грейпфрута, сверкающими своей красной кроваво-сочной мякотью. Ничто не предвещало беды.
Уже почти решившись отдаться в руки Морфея и часов на десять уйти в мир снов, ибо что-то стал уставать — больше морально, нежели физически, хотя и это не отсутствовало, я задумчиво с противным скрипом потёр пальцем о засаленный угол моника. Моник не менее задумчиво померцал и угомонился на время. Время пока терпит, товарищ моник, время пока терпит; запомните эту фразу, ибо она может стать последней в вашей жизни. Кто мог ожидать, что в этот благодатный момент полного умиротворения и спокойствия, когда общение с иным миром вступило в свой апогей, когда планетарная система созвездия Девы всем своим видом указывала на восток, когда хитрый зверь вомбат жрал коноплю, когда… Кто мог предположить, что именно в этот поганый момент люди захотят зажечь пару десятков звёзд, запрятанных в снаряды салюта?
Первым раздался приглушённый взрыв, а через несколько секунд от него пошла волна — эдакий гром в миниатюре. А ещё через секунду донёсся сперва один, затем другой, а затем уже множество голосов, кричащих в едином порыве оргазма «Ура». Тут же, будто подпевая им, раздалось ещё несколько залпов. Затемнённая комната моя вдруг озарилась слабым светом сверхновой звезды, взорвавшейся совсем неподалёку стараниями добрых людей. А толпа всё кричала: ей хотелось зрелищ и хлеба, а главное — крови девственниц. К общему хору присоединились новые голоса, басящие что-то своё, отрешённое от общественной мысли.
Нехотя переставляя непомерно уставшие от утренней беготни и дневного прогруза ноги с головой, пришлось ковылять на балкон. Батюшки, да тут митинг! Знакомые все лица. Как поживаете? Хорошо? Ну и идите туда. О-о-о, здравствуйте, мадам. Позвольте представиться, Пьер Безухий. А вы что, любите конный спорт? Ну что вы, как можно. Скока? Полтос? Много дерёте, мадам, я и подешевле найду. Ну хорошо, вроде со всеми поздоровался, а кого забыл, ну и дитенахъ. Мы сами с усами. А усы хороший, пышные — сам клеил, хрен оторвёшь. Ой, толпа, вот ведь толпа.
Тут снова громыхнуло, народ аж прослезился. Вон там где-то на отшибе стоит дедушка в форме с орденами без зонта мокнет. На груди аж три ордена, только не видно какие, но, судя по тому, как он держится, не хилые ордена. И вот стоит он, мокнет под несильным, но непрекращающимся дождём: прозрачные капли воды с гулким шлепкой падают на протёртую годами лысину, оставляя на ней мокрый след, и скатываясь по неровностям черепа на жиденькие седые волосы по краям. Он смотрит на салют, на тот отголосок прошлого, коим сам является, смотрит немигающим взглядом, встав из последних сил прямо, и высоко подняв голову. Молчит, лишь ноздри яростно вздуваются, засасывая мокрый воздух подобно насосам в это когда-то молодое, а ныне почти полностью увядшее тело. Толпа беснуется вокруг него, окружая со всех сторон, но он стоит один, как и в тот раз, он стоит один.
Останавливаются машины на обочинах, заслоняя крайний правый ряд магистрали, мигают фарами и усиленно бибикают при каждом новом взрыве салюта. Какой-то оптимист достал из багажника небольшой серый чемоданчик, что-то ковырнул, и оттуда вылетела красивая светящаяся красным светом ракета. Она улетела ввысь, два раза перекувырнулась в полёте и взорвалась огнём сотен свечей.
Вскоре, однако, салют закончился, а дождь усилился. Народ, как стадо свиней на водопое, повалил по домам. Вон бежит карлик в пиджаке, прикрывшись разворотом газеты с голым мужиком на обложке. Сразу позади него быстрой походкой идёт паренёк в плаще и тащит за руку довольно тучную девку в нелепом зелёно-голубом свитере. Так и хочется спросить, почему ж Володька сбрил усы. Вот первопроходцы проложили путь, а потом за ними двинулась основная масса толпы, заблокировав сразу две полосы своим движением. Но машины их молча объезжают, яростно вращая фарами на лбах.
Сонным глазом я смотрю на них. Жалкое подобие человека — большинство из них даже не знают что это за праздник, это видно по глазам, по выхлопам. Они пытаются петь, но это плохо получается, больше похоже на крик больной на хвост кошки в полнолуние. Медленно отхожу от окна и направляюсь в комнату. Спать, спать и спать. Напоследок слышу невнятные крики, визг тормозов по мокрому асфальту и звук удара.
