Ад — это повторение
Андре Ленож, "Буря Столетия" Стивена Кинга
*
Вселенная сорвалась с шарниров, на которых вращается, двадцать третьего июля. Полагаю, с того момента, когда я проснулся и услышал голос Андрюшки, младшего брата. Он считал:
— …два…..три…..четыре…..пять…
Это в такт моему будильнику на сотовом, который проигрывал по кругу коротенькую — не более пяти секунд — вставку из песни "PSY" про Каннамский стиль. Я открываю глаза и вижу перед собой трусы брата.
— Ты всегда просыпаешься на пятом повторе, — говорит сверху его серьёзный голос.
Я вздыхаю, устало переворачиваюсь на спину и потираю глаза.
— Дома никого?
— Папа на работе.
— Спасибо, кэп, — отвечаю. — Я про маму, вообще-то.
— Мама, как всегда, покупает в "Грозди" десяток яиц, нарезной батон, свиную вырезку, сушеный укроп и бутылку подсолнечного масла.
Теперь я немного насторожился. Может, у вас есть чудаковатые братья, зависающие в мире физики, пропавшие на страницах алгебры, или затянутые паутиной аутизма. Мой же брат — самый нормальный, самый обычный мальчишка всей планеты, который рубится в Соньку Плейстешн, ворует мятные кексы по выходным, когда их печёт мама, и тайком лазает на крышу нашего коттеджа.
Я прекращаю потирать лицо и смотрю на Андрюшку сквозь пальцы правой руки. Всё тот же малец, в семейных трусах, резиновом обруче Человек-Паук на запястье левой руки, с чуть взъерошенной копной кофейных волос, кляксах веснушек по щекам, только… взгляд у брата какой-то странный. С рождения голубые зрачки Андрюшки прятались за венчиком огромных ресниц так глубоко, что казалось, будто сам мудрый Йода смотрит в тебя. В это утро взгляд стал глубже.
Или я себя накручиваю? Да причин нет. Однако настораживает, что десятилетний малыш оповещает меня о списке продуктов, да ещё с этим пафосным как всегда.
— С тобой всё в порядке? — Я убираю руки от лица и серьёзно гляжу на брата. Тот словно столб, на лице пугающее безграничное спокойствие, даже отрешённость.
— Со мной уже давно не в порядке! — Адрюшка резко улыбается, обнажая ряды зубов, правый верхний перед клыком вырос криво, немного выше.
Внезапная весёлость на маленьком мудром лице превращается в гримасу сумасшествия, и мне становится по-настоящему жутко. И, чёрт, я не знаю, чего боюсь.
Будто стараясь сбежать от невиданного страха, скидываю одеяло и сбрасываю ноги с другого конца кровати. Только утро, а жара душит потными руками, словно маньяк-живодёр.
Кровать брата взъерошена, как и волосы на его голове.
— Прибери лучше своё спальное место, опарыш.
Кличка опарыш приклеилась к Андрюшке с тех пор, как Стёпка, мой закадычный друг, познакомил нашу компанию с личинкой, пожирающей мертвечину. Я тогда весело воскликнул: Прямо портрет Андрюшки! С тех пор к брату так и приклеилось: опарыш.
Я двигаю в ванную, выход в которую прямо из… детской. Ужасное слово. Так родители называют комнату, где живём мы с Андрюшкой. Ну пускай брату можно жить в детской, но мне тринадцать, я уже не ребёнок. И, кстати, этот неребёнок уже давно жаждет свою комнату. Можно же освободить склад на чердаке, половину вещей выкинуть, половину сбросить в подвал, сделать ремонт и та-да. Willkommen Артём Бреус.
Да, Артём — это я.
А Андрюху оставить в детской. Будет его комнатой, и плевать, что она больше. От голубо-розовых тонов меня уже тошнит. Я люблю мотоциклы, кожанки, банданы и чтобы черепов побольше, а тут цветочки, мячики и тошнотворные дельфины.
Так вот, я двигаю в ванную, а краем глаза замечаю, как голова брата поворачивается, следя за моим движением. Жутко, чёрт! Как будто он сейчас бросится на меня, как японские девки-демоны из роликов-мемов интернета.
Вот моё заспанное лицо отражается в шкафчике над раковиной, черные, почти как смола, волосы растрёпаны не хуже Андрюшкиных; да у меня вообще жёсткая шевелюра и не послушная причёска. Как у того анимешного пацана, который повелевал покемонами. Как его бишь там…
Белая футболка, в которой я сплю, помята, словно шкура мопса. Попробовал разгладить ткань пальцами, всё бесполезно. Пора менять.
В зеркале отражается кусок брата, благо не глаза, а плечо. Я открываю дверцу и достаю зубную пасту, мятная, синего цвета, называется доктор Заяц. Хочу застрелиться от подобных мимимишностей.
Откидываю колпачок и слышу позади голос брата:
— Осторожно, она на тебя сейчас кинется.
Слова пропускаю мимо ушей, и выдавливаю пасту на щётку, но в тюбике закрался пузырёк с воздухом, поэтому при давлении горлышко пукнуло мне на палец мятной кляксой.
— Итит твою мать, — шиплю я и промываю руку.
— А я предупреждал, — серьёзно говорит Андрюшка.
И я опять его не слушаю.
Почистив зубы, умывшись, я прибираю постель. Опарыш куда-то исчез, может, это и к лучшему. Я, конечно, брат ему, и люблю его… должен любить, по крайней мере, но люди боятся перемен и убегают от них. Любая иррациональность заставляет нас закрыть глаза, повернуться к ней задницей и смотреть только на привычный мир. С утра Андрюшка какой-то не такой, это проблема, её кто-то должен решить… но, можно не я?
Опарыш ждал меня в кухне. Всё ещё в одних трусах и светло-зелёной майке, правая лямка которой соскользнула с худенького плеча братишки. Глубокий взгляд сверлил дверцу холодильника.
