Без всяких полномочий

Я опаздывал, но не ускорил шаг. В папке я нес рукопись законченной пьесы, и меня не очень волновало, что мое опоздание вызовет недовольство заведующего отделом информации Левана Чапидзе. С тех пор как я вернулся в Тбилиси, прошел почти год, и все это время я переделывал пьесу — сначала по собственному побуждению, а потом по требованию театра, совмещая эту изнурительную, но приятную работу с журналистикой.

Три предыдущих года я работал школьным учителем в городишке, где все настолько знали друг друга, что казались членами одной семьи. Первый учебный год прошел хорошо. Директор школы даже отправил в университет благодарственное письмо. Но затем я стал писать пьесу. В результате мы расстались с директором без сожалений. Я надеялся расстаться в ближайшее время и с Леваном.

На изгибе проспекта Руставели стоит здание с широкими витражами, напоминающее эпоху конструктивизма. В нем размещались редакции газет, журналов и Грузинское телеграфное агентство — ГрузТАГ.

В закутке у лифта парикмахер Ашот брил какого-то толстяка.

Настенные часы показывали половину десятого.

— Привет, Серго! Решил записаться в длинноволосые? — спросил Ашот. — Обожди, подстригу.

Он благоволил ко мне и стриг бесплатно, когда я сидел без денег.

— В другой раз, — сказал я, входя в кабину лифта.

Ашот был единственным во всем этом здании, кто знал, что я написал пьесу. Его мать, тетушка Айкануш, работала в театре вахтером.

Все сотрудники отдела информации были на местах.

— Товарищ Бакурадзе, — сказал Леван, — если не будете являться на работу вовремя, можете вообще не приходить.

— Леван Георгиевич, Серго внештатник. Мне кажется… — начал было Гарри.

— Вот именно, вам кажется, — сказал Леван. — Я отвечаю за отдел, и я устанавливаю порядок. — Он схватил трубку зазвонившего внутреннего телефона. — Иду.

Как только за Леваном закрылась дверь, Гарри Шуман подошел ко мне и хлопнул по плечу. Он был почти двухметрового роста, но не сутулился. Военная выправка, хотя Гарри никогда не служил в армии, подчеркивала его рост, и от этого он казался еще выше. Гарри считался самым элегантным мужчиной в редакции — даже в жаркие дни он не снимал пиджак и галстук.

— Не унывай, юноша! — сказал он. — Начальников не выбирают.

Я с сожалением подумал, что не могу уйти из редакции. Пьеса не была окончательно принята театром. Но перейти в другой отдел и наконец избавиться от Левана я мог.

— А я выберу. Уйду в ГрузТАГ. Надоел мне Леван Георгиевич Чапидзе! — сказал Мераб Немсадзе и в знак протеста швырнул мне мою газету. Он повернулся к Амирану Табукашвили. — Выскажись и ты. Облегчи душу.

Полгода назад Амирану вырезали почку. С тех пор он стал молчаливым, словно вместе с почкой лишился языка.

— Оставь Амирана в покое! — сказал Гарри, подбирая газету.

Мераб отвернулся от Амирана и произнес:

— Больше всего на свете надо бояться молчунов.

— И болтунов, — подхватил Гарри.

Планерка у главного закончилась. Размахивая рукописями, как знаменами, по коридору носились сотрудники. Хлопали двери отделов.

В конце коридора из-за угла показалась грудь Наны Церетели, затем она сама. У нее была великолепная грудь, и можно сказать, что Нана грудью прокладывала себе дорогу в жизни. Четыре года назад Нана занимала должность литературного сотрудника, а сейчас заведовала самым важным отделом редакции — отделом пропаганды. Ей недавно исполнилось двадцать семь, и главный, учитывая неопытность Наны, два раза в неделю допоздна инструктировал ее.

Я направился к Нане, решив попроситься в отдел пропаганды.

— Серго, здравствуй, — услышал я позади себя и обернулся.

— Привет, Элисо! Ты хорошеешь с каждым днем.

Элисо была беременна.

— Ты еще в университете любил говорить девушкам комплименты. Тебе это ничего не стоило, а им доставляло удовольствие. Опять поссорился с Леваном? Он жаловался главному.

Элисо работала секретарем главного редактора.

— Нашел на кого жаловаться! Я же внештатник.

— Что теперь будешь делать, Серго?

— Элисо, ты верный товарищ. Я бы пошел с тобой в разведку. — Я чмокнул ее в щеку и оставил в растерянности.

— Юноша! — раздался голос Гарри. — Соблаговолите подойти к телефону.

Видно, не суждено мне было дойти до Наны.

Звонила зав. литчастью театра Манана Гуладзе и велела сегодня же принести ей переделанную пьесу. Меня торопили. Я счел это хорошим признаком.

Когда я снова вышел в коридор, то увидел, что Нана уже не одна. Она разговаривала с высокой рыжей девушкой. Подходить не имело смысла, но девушка была уж очень хороша.

— Здравствуйте, — сказал я.

Девушка кивнула. Широко расставленные серые глаза не выразили ни малейшего интереса.

Нана ответила:

— Здравствуй, здравствуй! Ты что, слушай, тискаешь беременных женщин?!

Нану нельзя было упрекнуть в изысканности выражений. Опасливо поглядывая на рыжую девушку, я сказал:

— Нана! Элисо, как и ты, мой университетский товарищ.

— Можно подумать, что это серьезное препятствие…

Я не дал ей закончить:

— У меня к тебе дело. Когда мы можем поговорить?

— Через минуту.

— Извините, что помешал вам, — обратился я к рыжей девушке.

— Ничего, — произнесла она так тихо, что я не мог разобрать, какой у нее голос.