В город Н… я вернулся в середине сентября. Точная дата стерлась из моей памяти, может быть 13-го или пятнадцатого. Когда я уезжал из Петербурга бабье лето уже закончилось, зарядили нудные серые дожди, а здесь стояла настоящая золотая осень, светило солнце и пахло свежестью. Я спустился на перрон и зашагал к зданию вокзала. За последние 15 лет он почти не изменился, только еще больше облупилась краска и потемнела крыша, а стоящий возле билетных касс бесплатный туалет, покосился и совсем врос в землю. Под вывеской с названием станции, на деревянных ящиках, сидели торговки семечками и громко обсуждали местные новости, рядом на лавке спал неопрятного вида мужичок. Пахло дегтем, прелой листвой и лесом, сразу за вокзалом начинался густой ельник. Я спустился с платформы и зашагал к остановке автобуса. На привокзальной площади было пусто. Возле продуктового магазина два маргинала пили вино, а вокруг неработающего фонтана бегали малыши и играли в пятнашки. Расписание автобусов было криво залеплено бумажкой, на которой красным фломастером кто-то вывел: «Отдых круглосуточно. Ольга». Ниже был указан телефон, но последние цифры успели оторвать.
Рядом с остановкой стоял облезлый одноэтажный торговый павильон. Почти все секции были закрыты и на витринах красовались вывески: «Сдается в аренду», только в середине павильона торговали банными принадлежностями и пивом, а в самом конце мигала вывеска какого-то кафе. Туда я и направился. Дни стояли теплые, поэтому двери в магазинах и заведениях держали открытыми. Я оказался в маленьком зале на четыре столика. За низким прилавком стояла дородная тетка в грязно-белом фартуке и вытирала руки маленьким махровым полотенцем. На витрине лежали бутерброды с засохшим сыром и обветренной селедкой, стояли соки и минеральная вода, а у стены, за спиной продавщицы, громоздились бутылки с водкой и коньяком.
— Добрый день! Кофе наливаете? — спросил я.
— Наливаем, — бойко ответила толстуха, — с молоком или без?
— Без молока, но с сахаром.
Продавщица хмыкнула, достала откуда-то снизу, из-под стойки, белую чашку с блюдцем, бросила в нее ложку растворимого кофе, кусочек сахара и налила из чайника кипяток.
— Только что закипел, — буркнула она, перехватив мой удивленный взгляд.
— Что-нибудь еще? — спросила продавщица, протягивая мне чашку.
Из подсобки высунулась молодуха, бросила на меня презрительный взгляд и опять спряталась.
Я вздохнул.
— Сто грамм коньяка и маленькую шоколадку.
Пока я пил коньяк, подошел автобус. Старый ЛиАЗ, казалось, был моим ровесником, он опасно кривился на левый бок и отчаянно дымил. Я вошел через переднюю дверь и сел справа у окна. Водитель не обратил на меня никакого внимания, достал из кармана папиросу, закурил прямо в кабине, потом открыл дверь и выбрался на улицу. Прибежали две девчонки лет 15-ти, забрались в автобус, сели сначала напротив, но потом перебрались назад.
— Да, ну, — услышал я за спиной, — он же старый.
Девчонки захихикали.
Мы простояли еще минут пять и наконец поехали. Я с интересом смотрел по сторонам. Город почти не изменился, старый рынок закрыли, а на его месте построили торговый центр, покрасили здание банка и вставили в окна стеклопакеты, наверно, единственные во всей округе. Магазины стояли на прежних местах, кафе «Снежинка» сменило вывеску, и Ленин возле школы, по-прежнему, куда-то указывал вытянутой рукой.
Я вышел на четвертой остановке, немного прошел по шоссе, обогнул бетонный забор и свернул в боковую улицу, застроенную одноэтажными деревянными бараками. Раньше здесь жили рабочие красильной фабрики, но после того, как ее закрыли в 90-е, многие здания оказались заброшены и потихоньку разрушались. Дорога привела меня к продуктовому магазину и стоящим в ряд трехэтажным домам с большими окнами. Когда-то этот район назывался «Берлин», потому что после войны его строили пленные немцы.
Я вошел в пропахший кошками подъезд, поднялся по лестнице и остановился на последнем этаже перед старой деревянной дверью, выкрашенной в коричневый цвет. Таких дверей на лестничной площадке было всего две. Я нажал на древний электрический звонок, от которого куда-то в глубину дома уходили перекрученные толстые провода. Дверь была настолько тонкой, что я отчетливо слышал звонок, словно сам находился в квартире.
Где-то далеко раздалось шлепанье маленьких ног, щелкнул замок и дверь отворилась. На пороге стояла девчонка лет десяти в смешном халате с жирафами.
Казалось она совсем не удивилась моему визиту, но в квартиру не пустила, а уставилась на меня большими голубыми глазами.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответила девочка и сунула в рот грязный палец.
— Машка, егоза, — раздался звонкий голос, — кто тебе разрешал открывать дверь?!
Из дверного проема выскочила крупная седая женщина в халате, на бегу вытирая руки вафельным полотенцем.
— Добрый день, тетя Нора, — сказал я и поставил чемодан на пол.
Собственно, Нора Петровна не была моей родственницей, но все мое детство прошло рядом с ней. В восьмидесятом году непутевые родители отправили меня к тетке, с которой я прожил десять лет, в квартире, напротив. Она дружила с Норой и женщины по очереди занимались моим воспитанием, кормили борщом и пирогами, водили на речку купаться. Моей тетки давно не было в живых. Свою крошечную квартиру, в старом кирпичном доме, она завещала мне, и к Норе Петровне я зашел за ключами.
