I
«Везет же людям на родителей!» — эта мысль каждый раз приходит мне в голову, когда приезд тетки Даши нарушает размеренное, добропорядочное течение нашей семейной жизни.
Она никогда не приезжает одна. Всегда со своим «боевым охранением» — близнецами Петькой и Колькой. Никогда не дает телеграмм о приезде.
Так было и в тот вечер.
Папа корпел над трудом, касающимся проблемы выращивания телят. Мама именует этот нескончаемый труд «писаниной». И, кажется, это единственный случай, когда я полностью солидарен с мамой. В наш век спутников и лунников морочить себе голову телячьими проблемами? Смешно!
Мама вязала (уже третий год) мне свитер.
Я сдыхал от скуки: удрать из-под бдительного маминого ока трудно, а телевизор она не разрешает включать, чтобы не мешать папе, а читать мне надоело.
В этот занудный, медленно тянущийся вечер вдруг звонок у двери, взбесившись, начал трезвонить без умолку.
Папа, роняя и расшвыривая по полу листы своей «писанины», сорвался с места. Закричал так, что слышно было, наверно, на всех этажах нашего нового, обладающего хорошей звукопроницаемостью дома:
— Дарья!
Мама, бросив в сердцах вязанье на колени, страдальчески подняла глаза к потолку. И взгляд этот означал: «Ну, кончился покой!»
Я полетел открывать дверь. И с ходу сначала тетка, потом двоюродные братцы сделали попытку сломать мне ребра.
Покончив с моими ребрами, тетка заметила папу. И пошла к нему, медленно, как слепая, натыкаясь на стулья. Шла и не отводила от папы напряженных. остановившихся глаз. И папа не отводил от нее своих. И тогда, только в эту минуту, пока тетка шла, они были очень похожи друг на друга, как и подобает брату и сестре. Я знаю, чем они похожи: чудным выражением растерянной нежности, которую они в эту короткую минуту не в состоянии скрыть.
Но вот они сблизились настолько, чтоб броситься друг другу в объятия, как сделали бы другие брат и сестра, встречающиеся столь редко, как наши. Наши не бросились. Тетка хлопнула папу по плечу и пробасила:
— Здорово, Колька, рыжий!
Папа давно уже не рыжий, он седой. Но при теткиных словах он вскинул голову, и глаза его вдруг сверкнули рыжим, лихим огнем.
— Здорово, Дарья! — ответил папа и тоже хлопнул тетку по плечу.
Мама неодобрительно взирала на эту встречу, даже не давая себе труда скрыть свое неодобрение.
— Хоть бы поцеловались, что ли! — скучным голосом напомнила она.
Они поцеловались — так, приложились щеками друг к другу. Потом такой же ритуал щекоприложения состоялся между теткой и мамой. «Боевое охранение» тиснуло папу и маму, отчего папа сказал: «Ого!», — а мама сморщилась: «Медведи!»
Папа и тетка многозначительно переглянулись. Лицо у папы стало несчастным и виноватым. Тетка подмигнула ему одним глазом: «Вызываю огонь на себя!»— и внесла деловое предложение:
— Не худо бы по этому поводу... того... — Она щелкнула себя по шее и прибавила: — Чекунец не худо бы.
Чекунцом в нашем доме издавна называется четвертинка водки.
— Начинается! — осуждающе сказала мама. Но тем не менее направилась на кухню, к холодильнику. И вид у нее был обреченный.
А близнецы, толкая друг друга мощными плечами, ринулись в переднюю. Вот в этот момент я и подумал: «Везет же людям на родителей!»
Близнецы явились из передней с поллитровкой. И тогда Петька — именно он держал бутылку — получил от тетки подзатыльник за «превышение полномочий». И тут же прокомментировал сей факт:
— За стихи, что пишет Коля, гонорар влепили мне!
Я люблю этот шутливый комментарий. Близнецы и в самом деле очень похожи друг на друга. Папа смеется, что тетя Даша, наверное, и сама их не различает.
В свою очередь, оба близнеца похожи на того казака в кубанке, в ремнях, в бурке, при шашке, что в упор смотрит со старой фотографии прямо тебе в глаза и все чего-то от тебя требует. Папа с этой фотографии тоже смотрит в упор. На нем такая же кубанка, такие же ремни, бурка и шашка. Но все равно сразу видно, что тот — герой, а папа — нет.
II
Он, этот казак, и тетку себе в жены добыл совершенно по-геройски, как и подобало командиру взвода разведки: взял с бою.
Я люблю, когда тетка рассказывает эту историю. Легко, весело, без грусти. (Хотя грусть могла бы быть, ведь дядя Петя погиб.) Но тетка рассказывает без грусти, вся вдруг молодея, вся светясь этим воспоминанием.
Тетка, папа и близнецы выпили первую рюмку водки. Мы с мамой проглотили кислятину — сухое вино, что всегда «на случай» хранится у мамы в холодильнике. И вот тогда я попросил:
— Тетка, расскажи про дядю Петю!
Я попросил, и тетка вскинула глаза на близнецов. И оба они, будто кто-то дернул их за невидимые ниточки, тоже вскинулись и глянули на тетку совершенно такими же глазами, как казак на фотографии, — чего-то от нее потребовали.
— Не надо, Даша! — не глядя на тетку, наверно, жалея ее, произнес папа.
Она метнула на него один только взгляд.
— Нет! Надо! — жестко сказала тетка и выпустила изо рта огромный клуб дыма, окуталась им.
А когда дым рассеялся, перед нами сидела совсем другая тетя Даша.
Она немножко откинулась на стуле, провела рукой по седеющим пышным волосам. Глаза ее смотрели в окно, на меркнущий закат. В них уже теплилась улыбка. И чем больше она расцветала — странная, отрешенная, — тем моложе становилось лицо тети Даши. Я не видел больше ни морщинок у глаз, ни угловатых складок, идущих от носа к уголкам губ.
