Главное - дул береговой ветер. Иначе Санька, ученик третьего класса, непременно пошел бы на занятия.
Все последние дни на море была зыбь; рыба боялась, чтобы ее не убило о скалы, держалась на глубине и, конечно, проголодалась за это время так, что теперь, когда стихло, будет браться на любую наживку: и на червя, и на крабиков, и на мясо, а потом, когда сильно раздразнится, и на голый крючок. Одним словом, сегодня пусть дураки идут в школу - Санька отправляется рыбу ловить!
Бродить одному с утра до вечера по безлюдному берегу моря было бы жутко; кроме того, по дороге, может случиться, нападут ученики других училищ, рыбу отнимут и самого изобьют - и Санька решил пригласить к себе в компанию своего одноклассника Митьку.
Было около семи часов утра, когда оба они стояли на Загородной улице, у ворот дома Митьки. Санька, коренастый крепыш двенадцати лет, с широким краснощеким лицом, с розовым облупившимся носом, с белыми, выгоревшими от солнца вихрами и с бойкими, острыми глазами. Митька, десяти лет, худенький, тоненький, на согнутых спросонок ногах, с остреньким носом, с цыгански-черным от загара лицом.
Санька, одной рукой делая энергичные жесты, а другой дергая и крутя несчастную пуговицу, пойманную на груди у товарища, выпаливал одно за другим энергичные, соблазнительные слова.
- Митя! - ласково выговаривал он, засматривая товарищу в самые глаза. - Митя! Вот, брат, сегодня погодка! Вот море! Вот море! За целое лето не помню такого моря! Так и застыло! Как масло! Так и стоит!
Не шелохнется! Как в чашке! Сегодня можно во каких ершов нахватать! А бычков! А рулен! А горбылей!
А ласкирей!.. Митя, идем?
Митька, только что вставший с постели, был еще заспан и вял, но слова Саньки сразу вдохнули в него жизнь. Он выпрямился, повернул узкое настороженное лицо в сторону моря и, зашевелив тонкими ноздрями, казалось, уже улавливал в утреннем воздухе соленые морские запахи.
- Черногор дует, - произнес он тоном старого моряка. - Теперь вся рыба на мелком. И дно хорошо видать: где колдобина, где трава.
Санька, взвизгнув, подпрыгнул от радости.
- А об чем же я тебе говорю! - вскричал он с торжествующей улыбкой. - Об чем же я тебе и говорю, Митя! Сейчас вся рыба на виду. Подходи и бери!
Подходи и бери! Бежи же скорее, Митя, за удочками, бежи!
Но Митька не трогался с места. Серьезный, он искоса кивнул на свой дом и тихо сказал:
- Отец дома.
- А отец откудова узнает? Ты делай, как я делаю. Бери книги, будто идешь в класс, а сам оставь их у соседей, а после ловли, на обратном пути, возьмешь… Мить, не трать зря время. Идем скорее! Люди, наверно, уже сидят на деле и наловили помногу, а мы только еще собираемся. Глянь-ка, где уже солнце!
Митька, не отрываясь от своих дум, пощурился на восходящее солнце.
- И правда, что поздновато, - сказал он. - Рыба уже наелась вся. И потом как раз в этот час ребята идут в школу, встретятся с нами, потом расскажут всем, почему мы не были в классе… Соберемся лучше в другой раз, пораньше!
Санька от таких вздорных речей товарища расхохотался резким, деланым смехом:
- Не бойсь, брат, ребята не расскажут! Ребята сами ходят: кто за рыбой, кто за ежевикой, кто за кислицами, кто куда. И потом… во!
И Санька пригрозил ребятам кулаком.
Во взбудораженных мыслях Митьки все время происходила борьба. Пойти - боязно: отец убьет! Не пойти - глупо: погодка редкостная, каких, может, уже не будет, и главное - дует береговой ветер! Теперь, при этом ветре, на море такой штиль, что дно даже на глубине видать как на ладони.
- Тебе хорошо, - сказал он. - У тебя отец хороший.
- У меня отец такой, - с гордостью проговорил Санька, - если много поймаю, не лупит. Крепко уважает юшку с ершов.
- Айда!-твердо произнес наконец Митька, побледнев от волнения, и бесповоротно махнул рукой, точно решил идти на смерть. - Идем!
У Саньки от радости перехватило в горле, и он, завертевшись на месте, быстро заговорил:
- Митя, чтобы нас не встретили вместе, мы пойдем врозь: я вперед, а ты потом. А у Голубиной почты сойдемся: там нас мало кто знает. Айда! Бежим скорее собираться в дорогу, а то утренний клев пропустим!
Состроив плутовскую гримасу, он пригнулся и, точно нацеливаясь броситься на кого-то, растопырил руки, сорвался с места и, как велосипед, покатил в золотистую даль солнечной улицы, спеша домой за удочками.
- Ур-рраа! - орал он во всю глотку, вздымая вокруг себя быстрыми ногами облака пыли. - Ур-рраа!
Он несся точно на крыльях, подпрыгивая на пригорках, как резиновый мяч, и по пути звонко шлепал ладонью по затылкам зазевавшуюся детвору, зашвыривал на крыши их картузы, рявкал в уши встречным старухам, разгонял кур, пугал собак и в восторге барабанил быстрыми пальцами в оконные стекла незнакомых домов.
- Чтоб ты провалился, арестантюга! - кричала вслед ему какая-то хозяйка, созывающая среди улицы разогнанных им кур: - Тип-тип-тип… Чтоб тебя холера взяла, проклятого! Тип-тип-тип…
От сознания своих проказ Саньке бежалось еще быстрее, было до дрожи жутко и до безумия весело. Впереди его ожидал еще целый день - целый день! - безгранично свободной жизни, обещающей еще и не такие радости. Как много всего на свете и как хорошо, как интересно жить!..