Пролог.
Долина смерти.
Территория мраров.
- Ешь! - в мою сторону полетел очередной кусок сырого мяса. Отвратительный запах крови... Меня мутит. Затылок раскалывается от боли. А может, во всём виноват голод. 'Голод' - такое незнакомое слово... было... до последних дней.
Осторожно прислонив голову к решётке, я смотрю в лицо своего стража. Сегодня другой - с рыжей шерстью, покрытой инеем, и в драных сапогах, явно снятых с ног какого-то бедняги, мёртвого, конечно. Вряд ли на свете много людей, кто смог бы устоять в бою против этого верзилы ростом в два человека. Они вообще высокие, те, кто нас пленил.
- Ешь... или сдохни! - честно говоря, я предпочту второе. Но пока не получается... Я пыталась, правда. Но мой первый страж - монстр с белесыми жидкими волосами на широколобой голове - забавлялся, жестами говоря мне, умру я - умрут и остальные.
- Нет! - мне так хочется выплюнуть ему это в лицо, вернее в рожу, в это щетинистое нечто, с кустистыми бровями и распластанным носом, испещренное сотнями уродливых шрамов, один из которых стягивал кожу и приподнимал край верхней губы, обнажая жёлтый клык.
- Давай, Тхаа! - они часто зовут меня этим именем. Я не знаю, что оно означает, да и не хочу знать. Ничего не хочу. Лютый мороз заставляет меня кутаться в грязные волчьи шкуры, натягивать рваный подол платья на избитые колени.
- Ты будешь слушаться меня! - огромная рука, замотанная в холстину, тычет мне в лицо покрытый шерстью кусок. Кровь сбегает по белой ладони стража и капает мне на грудь. Отворачиваться нельзя. Закрывать глаза - тем более. Почему-то эти дикари воспринимают отказ от еды как оскорбление. Остаётся лишь одно: либо жевать еще тёплую плоть убитого оленя, либо невидящим взором смотреть вперёд. Последнее - труднее всего. Про сырое мясо, я вообще молчу. Пробовала, когда очень хотела жить. Желудку не понравилось. Больше не рисковала, предпочитая те немногие крохи заплесневелого хлеба, что так редко перепадали пленникам.
Что-то гневно прорычав, стражник хлестнул меня по лицу. Благо, олениной. Она мягче его руки. Я знаю. Дикий гогот со стороны остальных воинов, сгрудившихся возле чахлого костра, был ему ответом. Плюнув мне под ноги, Рыжий присоединился к своим.
Тело ломит от побоев. Порой мне кажется, что с ног до головы я покрыта ссадинами и синяками. Это малая плата за чёрствую краюшку хлеба и черпак талой воды, которые мне всё-таки подсунули под дверь решётки. Но я рада. Сегодня дети будут жить.
Три или четыре дня назад из под вонючих шкур стражник выволок малыша лет шести. Он был слишком худ, к тому же в пути у него началась горячка. Я знала его еще по Крепости, младший из сыновей булочника. Я и трое мальчиков молча смотрели, как Луко сбросили с одной из Ледяных скал, мимо которых мы тогда держали путь. Дети не плакали. И даже не просили попрощаться с умершим. Мы все как-то сразу поняли, что... мы - никто. Это пугает. Ощущать себя никем - это действительно страшно.
- Тиана?!
- Что, Виро?! - склонившись к одному из пленников, мальчику лет семи, я погладила его по вихрастой голове.
- Тиана, мы умрём?! - как ответить на такой простой и в то же время сложный вопрос?! Не знаю. Потому я молчала. Долго. Пока мальчишка не стал дёргать меня за руку.
- Нет! Успокойся, Виро! - вздохнув, я укрыла его конской попоной. - Знаю только одно, нам нужно выжить!
- Зачем, Ти?! Ведь... мамы больше нет! И папы... Никого... нет! - прижав ребёнка к груди, я старалась успокоить его. Горячие слёзы пропитывали мою изрядно поношенную рубаху, и скоро, когда холод проберётся внутрь крытой кибитки, мокрый рукав станет колом. Но позволить дикарям услышать детский плач я не могла.
К слезам они относились еще суровее, чем к отказу принять из их рук сырую пищу. Двух непрерывно рыдающих женщин оставили с перерезанными глотками в сугробах, как только караван покинул черту Живого леса. Плачущих детей постигала та же участь. Очень скоро отчаявшиеся научились изливать своё горе молча, в темноте, свернувшись в калачик.
Иногда по ночам, глядя на холодный лик луны, мне хочется распахнуть свои тяжёлые одёжки и, не смотря ни на что, отдать себя во власть сына Зимы. Пусть Холод обнимет меня, пусть поцелует в посиневшие губы. Говорят, замерзать не страшно... Но громкий плач младших всегда заставляет меня... подождать. Малышам страшно и холодно. Днём я тихо напеваю им песни, те, что могу вспомнить. А к вечеру, вот как сейчас, мы сбиваемся в кучу, жмёмся друг к другу, зажмуриваем глаза и не видим жуткую снежную пустыню, по которой нас везут в неизвестные края.
***
Утро. Нам снова завязывают глаза. Еще неделю назад люди, я говорю люди, потому что те, кто нас пленил, к таковым не относятся, сопротивлялись бы, но не теперь. Ослепшую от яркого солнца Сааму оставили замерзать во льдах, бросив к её ногам только нож. Мрары тоже не лишены милосердия - они дали ей выбор: умереть быстрой смертью или же медленной, от холода и голода. Я не знаю, как поступила жена кузнеца, с которой я была знакома с детства. Я даже не знаю, что бы сделала на её месте я. У меня на руках три испуганных мальчишки, вот о них я и стараюсь думать. О них я волнуюсь. И сегодня маленький Виро дал мне еще один повод к беспокойству - он заболел.
