…За несколько лет до описываемых в книге событий…
Мягкий летний ветер навевал на вечернюю Рязань атмосферу полного умиротворения. Город ярко, но в то же время как-то приглушенно мерцал сонмом огней, по затихшим улицам бродили парочки, а по пустынной мостовой одиноко тарахтели редкие машины. Старинная Рязань широко славилась своими красотами – любители могли найти массу интересного как в ее древней архитектуре, так и в великолепных пейзажах, открывавшихся с любого мало-мальски возвышавшегося над городом пригорка. Местные жители не дали городу никаких звучных названий вроде «Амстердам-на-Оке» скорее всего потому, что весь город был буквально забит промышленными предприятиями. Однако историческая память этой великой и древней земли еще теплилась за стенами крепости, в величественных соборах и церквях, на старом городище и в самих величественных контурах Старой Рязани.
Однако сегодняшнее настроение города предрасполагало к какому-то празднику, который, судя по звучавшей на каждом углу музыке, обещал быть торжественным и фееричным. И действительно – сегодня на календаре значилось второе августа. Это могло означать только одно – день ВДВ! Во всех кафешках и барах Рязани, по всем клубам и ресторанам гремели зычные мужские голоса, с треском ломались столы и стулья, в связи с чем плотно закрывались окна и двери жилых домов. Десантники хоть парни, безусловно, бравые и не чуждые делу чести, однако в зените праздничной эйфории «воздушная пехота» могла сотворить все что угодно. Естественно, последующее утро сотрясалось от раскаяния (а когда и сердечной ругани) всех принимавших участие в событиях предыдущей ночи, но факт оставался фактом – если ты не десантник, то на празднике ВДВ тебе делать нечего. Для твоего же блага.
Так, собственно, получилось и на этот раз. В одном из ресторанов постепенно набирала обороты вечеринка вышеозначенного характера. После традиционной встречи выпускников Рязанского института ВДВ (раньше, еще при Советском Союзе, это военное учебное заведение было знаменито своими воспитанниками на всю страну!), бывшие однокурсники на широкую ногу справляли свой профессиональный праздник. Естественно, многие из них вышли на гражданку в лихие 90-е и теперь занимались делами, в большинстве своем далекими от армейской службы. Те из немногих, кто остался служить в войсках, ныне были в чине не менее подполковника, о чем свидетельствовали не только две звездочки на лазурных полосочках, но и довольно упитанные, да к тому же почти осязаемо пышущие здоровьем лица офицеров.
Среди собравшихся особенно выделялась фигура одного человека. Это был мужчина средних лет, среднего роста, крепко сбитый, с волевым подбородком и ясным взглядом. Однако привлекал внимание он не только внешностью – среди высшего офицерского звена он единственный имел звание… майора. И не потому что плохо служил, а потому, что служил хорошо. Этот человек не любил подхалимажа и карьеристов, он просто выполнял свою работу, он делал то, что умел делать, и никогда не сетовал на свою судьбу. Это был Андрей Лавров, по прозвищу Батяня.
Харизматичный и запоминающийся человек, он одновременно был довольно скромным, но принципиальным гражданином своей страны. Без лишнего пафоса Лавров тащил лямку суровой военной жизни, но всегда держался по законам русского офицера: уверенно и гордо. Надо сказать, что за характер и выдержку Лаврова еще в курсантские годы очень уважали, а теперь, по прошествии стольких лет, осознав всю важность подобных качеств уже на личном опыте, уважали того пуще. Тем более что многим из собравшихся подобное великодушие и самопожертвование вряд ли были вообще когда-нибудь свойственны. Батяня никогда не выставлялся напоказ и никогда не требовал наград за свои подвиги – он понимал, что люди вроде него, к сожалению или к счастью, остаются в тени своих дел. И то, что обычно только после безвременной и героической смерти, да и то лет через двадцать-двадцать пять, гражданские лица смогут узнать о том, чем он в действительности занимался все это время.
Именно такие мысли лезли в голову Батяне, когда он поднимал свой первый тост. Эту рюмку, по обычаю в полной тишине, пили за тех, кого больше нет среди живых. Десантникам присуще какое-то особое восприятие смерти – как полного и безоговорочного конца жизни, как мощнейшего стимула для живых и как чего-то такого, что происходит с кем угодно, только не с тобой, хотя именно так должно было произойти.
После первой рюмки над столом неуверенно еще пополз тихий шум зарождавшегося разговора, который на третьей рюмке перерос в рокочущий гул. Солидные и суровые мужчины, только что сидевшие с каменными от печали лицами, теперь вовсю вспоминали залихватскую молодость. Скорбь по погибшим товарищам уже уступила место колоритным байкам об армейской жизни молодых курсантов. Кому-то на память пришла история о нелепом карточном споре, когда одному из азартных игроков пришлось весь марш-бросок тащить в рюкзаке кирпичи. Какой-то толстый полковник вспоминал про казусы на строевой подготовке.
– Надрючили нас, Петька, дай бог! – смеялся он. – Уж так крепко во мне все это засело, что хоть чурбаном по башке бей – не вышибешь!
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
