«Ладошки» появляются в марте. Никто не знает, откуда они прилетают. Это пух с деревьев, крошечные, невесомые перышки, плавающие в воздухе. Они словно прозрачные воздушные шарики или мыльные пузыри, которые опускаются вниз или взмывают вверх, кружатся в непрерывном танце, будто у них есть какая-то своя жизнь, цель и предназначение. Пролетев над крышами окраинных домишек, они достигают городка, усыпают сады и огороды, пляшут во дворах, где женщины уже развесили на ветвях проветрить легкие весенние платья.
Потом «ладошки», продолжая свой путь, прибывают на городской вокзал. Они летят в неподвижном воздухе, застывшем над железнодорожными тупиками. И наконец, вот они — над крышами домов. Они спускаются на мостовые и тротуары, устилают Главную улицу, проплывают, покачиваясь, перед квадратами распахнутых окон.
Ребятишки, идущие в школу, без конца подпрыгивают, пытаясь схватить таинственные пушинки. Они радостно кричат: «Ладошки! Ладошки! Весенний пух!»
Какой-то старик решил наловить их в шляпу — он размахивает ею, словно сачком для ловли бабочек.
Тем временем облако «ладошек» достигает берега моря. Оно окутывает бесчисленные окна Гранд-отеля, еще спящего за причудливо украшенным лепкой фасадом, пролетает над головами первой группки немецких туристов, разбивших лагерь на пляже подле черного мотоцикла-фургончика и время от времени бросающихся в воду с возбужденными, гортанными криками, и добирается до мола, на краю которого стоит представительный господин лет шестидесяти с длинными седыми волосами, ниспадающими ему на плечи из-под широкополой мягкой шляпы, в брюках, стянутых на щиколотках велосипедными зажимами. В городе его называют «Адвокатом».
Одной рукой он придерживает новехонький велосипед, снабженный уймой всех необходимых аксессуаров, а другую вытянул вперед, ожидая, когда на раскрытую ладонь упадет пушинка. И в самом деле — один из множества белых невесомых комочков медленно опускается на ладонь Адвоката, и он с довольным видом зажимает его в кулаке.
«Фогараццы» — это костры, которые жгут, празднуя приход весны. В каждом селении, перед каждой фермой складывают высокую поленницу. В эту кучу суют все, что может гореть: старые автомобильные покрышки, ящики из-под фруктов, ломаную мебель, старые, пропитанные бензином комбинезоны, деревянные балки, доски, пришедшие в негодность соломенные стулья. И в ночь на 19 марта посреди чуть вырисовывающейся на фоне темного неба громады гор вдруг вспыхивает огонек, едва заметная красноватая искорка. За ней — другая, третья. И затем разом вверх взвивается множество огненных языков, заполняя небо неяркими сполохами.
Один из этих костров виден вблизи: куча дров на гумне крестьянского дома. Отблески багрового пламени играют на лицах детей и старика крестьянина, смотрящего вместе с ними на разгорающийся все ярче огонь.
Другой костер разложен прямо на мосту. Сидящие на перилах люди переговариваются, смеются.
В центре Луговой площади тоже высится поленница. Такая огромная, что достигает крыш. А ее все еще продолжают укладывать. На самую верхотуру этой фогараццы забрался Мудрец, иными словами — дурачок, какие есть в каждом городке или селении, причем они частенько изрекают самые светлые и глубокие истины. Он укладывает дрова, которые подает ему какой-то парень, стоя на ступеньке приставленной шаткой лестницы. Другие молодые ребята, вооружившись вилами и палками, укрепляют основание этой деревянной горы. Вокруг столпилось полно зевак. С Главной улицы, из переулков появляются все новые и новые потоки людей. Целые семейства расхаживают по широкой площади, где царит атмосфера напряженного ожидания. Трое парней быстро прокладывают себе путь сквозь толпу, волоча по земле огромную охапку сушняка.
Бобо — подросток лет пятнадцати — несет, подняв высоко над головой, стул с отломанной ножкой. Он пытается пробиться сквозь плотную стену любопытных, окруживших фогараццу, но из толпы вдруг вытягивается рука и хватает парнишку за ухо. Это его отец — крепкий, коренастый человек, кажущийся увеличенной копией сына.
— Куда это ты собрался, бандит? А ну-ка тащи стул обратно.
— Папа, но мы же ничего не принесли! Он ведь ломаный.
Синьор Амедео — так зовут отца Бобо — обращается к стоящей рядом жене (она одних с ним лет, и ее простоватые черты смягчает выражение какого-то внутреннего благородства и степенности):
— Миранда, кто отец этого сукина сына?
Женщина подносит к губам палец, давая мужу понять, что здесь не место для подобных разговоров. Тогда Амедео оборачивается к сыну и говорит, указывая в сторону дома:
— Ты у меня еще схлопочешь! Сейчас же неси домой!
Бобо, скуля, как собака, которой привязали к хвосту консервную банку, уходит.
Под портиками на площади у одной из колонн останавливаются Угощайтесь и две ее сестры. Из сестер она самая красивая. За ней издали наблюдает Лисичка; у этой девушки совсем светлые, почти прозрачные и светящиеся, как у кошки, глаза; сразу видно, что она не в силах совладать со своим женским началом: есть в ней что-то дикое, хищное. Она прислонилась к стене под портиком в сторонке от всех, затаилась там, словно в засаде. Но фигурка в ситцевом облегающем платьице вдруг отделяется от стены и спешит прочь, будто присутствие Угощайтесь ей помешало. Она идет крадучись, почти вжимаясь в стены, вдоль витрин закрытых магазинов. Потом резко сворачивает налево, словно ей что-то неожиданно пришло в голову, и, воровато озираясь, пересекает площадь. Вскоре она вновь пристраивается под портиком, в другом темном и уединенном уголке.
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
