Николай Старилов
Алкаш
Семен вышел на широкую улицу, ведущую к заводским воротам, и, приноравливаясь к шагу людской реки, текущей к проходной, пошел медленнее. Морозным воздухом дышалось легко, охлаждало чуть гудящую голову. Сейчас, когда он шел, хотя и среди незнакомых (мудрено ему было бы знать всех), но своих, ему стало как-то поспокойней, жизнь опять определялась, хотя и ненадолго, и его легкая взбудораженность улеглась. Заложив руки в карманы, в толпе он прошел через проходную, не утруждая себя поисками пропуска, которого у него никто не спрашивал, да и сам он не был уверен, что взял его с собой, и вообще вряд ли смог бы припомнить, когда и где видел его в последний раз. Он отстоял свою обычную смену, в которой все было как всегда - простои, крики и уговоры мастера, усмешки рабочих, потом полуторачасовая гонка, когда он сделал то, о чем его просили, сделал плохо, потому что так быстро этого нельзя было сделать, он знал это, как знали это и те, кто его просил, но они говорили, что так было надо, он не понимал почему это так надо, что можно гнать брак, но так привык к этому, что не задумывался больше над этим, решив однажды, что, наверно, действительно так надо, хотя, если бы ему дали хотя бы три часа - те, когда он курил и плевал в потолок, потому что сначала не было сжатого воздуха, потому что прорвало шланг, а прорвало его потому что кто-то бросил его в проходе, а потом по нему проехали на автокаре, а потом вырубило трансформатор - он бы сделал это не хуже любого другого, а может быть и лучше, но так почему-то было всегда - времени на работу не хватало, время уходило, и он перестал удивляться и раздражаться, его ворчание по этому поводу шло по инерции теперь он был даже рад такому положению дел, потому что привык к нему, и стал жить им, приноровившись к нему. В одиннадцать они послали пэтэушника в магазин и раздавили бутылку в самый разгар суматохи по поводу шланга и трансформатора. Семен отключил станок и, вытирая руки ветошью, некоторое время колебался приводить в порядок станок или нет, но потом решил, что все-таки не надо сменщика у него нет, как и у всех остальных в цехе, уборщицы подберут основное, а завтра он сам успеет в простой (в том, что он будет, Семен не сомневался) заняться станком. Быстро переодевшись, он проехал на трамвае пару остановок, вышел и почувствовал как приятное, теплое чувство наполняет его грудь. Серое, низкое и широкое здание пивной встречало его знакомым гудением сотен мужских голосов и ударяющим колом в нос запахом. Семен поморщился, хотя и знал, что быстро перестанет замечать и этот запах и этот гул, и орлиным взглядом обежал стойки. Через пять минут он шелестел фольгой плавленого сырка, поглядывая на стоящие перед ним кружки с оседающими пенными шапками. Какой-то дед уже в третий раз подходил к нему с просьбой дать пять копеек на дорогу домой. Семен уже давал ему пятак, но подумал и дал еще раз - жалко человека, наверно, нет другого выхода, если побирается на выпивку. Да, маловаты еще у нас пенсии, философски подумал он, приканчивая пятую кружку. Семен огляделся и почувствовал, что ему становится скучно - он был явно не там, где ему нужно было бы сейчас быть. Когда двое жлобов подвалили к его кружкам, он только рассеянно бросил им: "Берите, берите, ребята", и, проталкиваясь сквозь густую массу мужиков, направился к выходу. Завизжала женщина. Он обернулся и сразу узнал Зинку. С пьяным и злым лицом она била по физиономии Степку Фомина. Семен завернул в их сторону, но в это время Степе надоело, и он припечатал Зинке на сто двадцать. - И как только людям не надоест? - подумал Семен. - И зачем Степка связался с этой шлюхой? Что ему в ней? Черт-те чего. Как всегда кто-то бросился на Степу, кто-то к Зинке, но Степу, если его разозлили, лучше не трогать. Милиция, бдившая у входа в пивзал, загудела в свисток, и Семен курсом зюйд-зюйд-вест выкатил на улицу. Было свежо, слегка подмораживало, даже ледок на лужах лопался под каблуками. Он свернул за угол и, пройдя два длинных старой постройки дома из красного кирпича, уткнулся в гостеприимный свет удаленного от проторенных путей, а потому всегда полупустого и обильного на выбор винного магазина. Люся встретила его улыбкой. Еще бы она ему не улыбалась - ведь он за эти годы не одну машину здесь оставил, да и переспал с ней даже как-то под горячую руку года два назад, поссорившись с Ларисой, сейчас он не смог бы вспомнить, из-за чего была у них та ссора, да и столько их было, что все не упомнишь. Да, не дружно они стали жить с женой последнее время, а ведь у них дети Руслан и Юлька. Хорошие ребята, надо как-то разобраться с этим делом. Как у них вообще, с уроками там, чем они дышат, ведь есть же у них какие-то увлечения, если нет, это дело надо развивать. Лариса здесь, конечно, не права, не досматривает, да и некогда ей, хотя, конечно, все равно на первом месте у нее должны быть дети. Дети - это главное - основа нашей, так сказать, жизни, и вообще... Люська, как всегда, улыбнулась ему как-то по-особенному. Зря, конечно, она это делает, он больше на ее удочку не поддастся, но побалабонить можно, ее тоже можно понять, да и кого вообще нельзя-то понять, если уж так брать любого и каждого, у всех свои дела, ей тоже без мужика не сладко, кого она здесь видит - одни пьяные рожи, хотя с другой стороны, конечно, прибыль она здесь большую имеет, да и ни одной ночи без мужика не проводит, так что жалеть ее особенно нечего. - вон какую рожу наела. Семен обнаружил, что в кошельке у него осталось всего два рубля с мелочью и трешник в заначке. Заначку он трогать не хотел, бормотуху не пил из принципа последнее дело, а на белое не хватало больше половины. Просить Люську в долг он тоже не хотел - она может и дала бы, хотя вряд ли - торгашка, она и есть торгашка, да и не хотел он унижаться и считать потом себя обязанным. Но на ловца и зверь бежит. - Присоединиться не желаете? - предложила серая личность неопределенного социального положения - и не пролетарий, и не интеллигент, и даже не служащий, а черт знает что и кто. Но в данный момент социальная принадлежность этого посланца судьбы не имела решающего значения и Семен сунул ему два рубля. Минут через пять, когда Семен потихоньку начинал жалеть о двух напрасно пропавших рублях, личность проявилась - из кармана замызганного пальтишка торчала белая головка, а в руках он держал даже какой-то сверток. - И на колбаску хватило, - умильно раздвигая губы похвасталась личность. Они вышли из магазина. За углом, ожидая их, маялся третий. "Серый" достал из кармана мутный стакан и ловким бережным движением наполнил его, опорожнив ровно треть бутылки. Первому он предложил пить Семену. Семен не стал гоношиться и тянуть время - люди попались хоть и вежливые, но ждали с видимым нетерпением. Пошло хорошо, он кивнул "Серому", с участием протянувшему ему кусок колбасы, и стал смотреть как пьет "Молчун", потому как сразу уходить было вроде неудобно, не по-людски. "Молчун" выпил, отказался от колбасы, потоптался, потом то ли крякнул, толи буркнул что-то на прощание, повернулся и ушел. "Серый" посмотрел ему вслед, взболтнул водку и, молниеносным движением вставив горлышко бутылки в рот, с деловым бульканьем выцедил свою долю. С сомнением посмотрев на колбасу, он отломил кусочек, а остальное завернул в промаслившуюся бумагу, положил в карман и с ожиданием посмотрел на Семена. - Нет, брат, нам с тобой не по пути, - подумал Семен, сказал: "Ну, бывай", - и пошел просто так без особого направления, но по азимуту как будто в общем направлении движения к дому. Уже совсем стемнело, вместо ожидаемого благорасположения духа отчего-то было грустно и скверно на душе. - Сейчас придешь - начнется психическая атака с промыванием мозгов, пыль столбом будет стоять часа три, не меньше. По всему выходило, что домой ему сейчас идти было незачем, и так водка пошла черте куда, наверно, потому что пил со случайными людьми. И до зарплаты еще неделя. Что ему в этой трешке? Семен решительно повернул назад и зашагал к магазину. Жалость к себе, к своей загубленной жизни, наполняла его. Ларка не понимает его, жена называется, не воспитывает в детях любовь и уважение к отцу. Он сунул Люське три рубля, сгреб с тарелки сдачу и ни на кого не глядя вышел из магазина. Прохладный воздух понемногу привел его в чувство - он опомнился и обнаружил, что идет быстрым шагом по плохо освещенной улице, зажав в руке бутылку портвейна и от него шарахаются редкие прохожие. Ему вдруг почему-то захотелось садануть бутылкой об асфальт, он даже приподнял руку, но тут же это желание пропало, он свернул в темную подворотню, содрал зубами полиэтиленовую пробку и стал пить из горла липкую бормотуху. Он несколько раз отрывался от бутылки, переводил дух, утирался рукавом и опять пил, пока не почувствовал, что больше в него не вмещается. В бутылке еще плескалось немного, но он решил, что теперь может позволить себе это удовольствие и, размахнувшись, бросил бутылку в стену. Она лопнула, хрупко зазвенев разлетелись осколки. Семен почувствовал как голова начинает наполняться шмелиным жужжанием и, слегка пошатываясь, он вышел из подворотни на улицу. Он увидел, что фонари тоже начинают покачиваться из стороны в сторону, но ветра не было, и он, остановившись на минуту и пробормотав: "Э, нет, нас так просто не возьмешь", - пошел дальше твердым шагом, чуть более твердым, чем обычно ходят люди. Навстречу ему шла женщина. Света было мало, но даже так он ясно увидел ее лицо и отчетливо понял, что это идет его судьба, и понял, что если сейчас он немедленно не скажет ей об этом, то она уйдет навсегда из его жизни, и сейчас слова, которые он должен был ей сказать, не были для него непреодолимым препятствием. Он подошел к ней и стал говорить так, как не говорил никогда в жизни, даже когда гулял с Ларкой. Женщина слушала его благосклонно, с улыбкой и, видимо, была не прочь стать его избранницей. И хотя Семен уже видел теперь вблизи, что она совсем не то, что он предполагал издали, но его сейчас охватило такое бешеное желание, что ему стало наплевать на все, и заговаривая ей зубы все более непослушным языком, он торопливо успевал обдумывать, как все это лучше устроить, но выходило, что кроме как постараться попасть к ней других вариантов не было. Он не замечал, что лицо женщины довольно быстро теряет свою благожелательность, но его это уже не могло огорчить. Женщина исчезла, и он сразу забыл про нее и почувствовал, как кто-то взял его сразу со всех сторон и мягко, но сильно бросил об асфальт, а он был беспомощен как ребенок и не быдо у него ни одной мысли, только ощущение этой полной, всепоглощающей беспомощности было в нем все эти мгновения, что он падал на землю, и не почувствовал боли, когда упал, и не чувствовал больше вообще ничего и не понимал, хотя через несколько минут поднялся и, не видя, куда идет, прошел целый квартал, прежде чем свалился совсем. Ночью его подобрал автомобиль спецмедслужбы.
