— Алёшенька, матушка зовёт!
— Сейчас! — мальчик увлечённо рассматривал книжку, подаренную тёткой на праздник Крещения, поэтому даже не повернулся на зов своей старой няньки.
— Алёшенька, соколик мой, пойдём скорее! Матушка сердиться будет!
А книжку потом досмотришь… — невысокая плотная женщина подошла к мальчику лет шести и погладила его по белобрысой голове. — Пойдём, милый!
— Пойдём, — мальчик нехотя закрыл книжку, вздохнул и нехотя слез с лавки. — А зачем меня мама зовёт?
— К дяде пойдём, к государю нашему. Совсем плох. Там уж и тётки твои собрались, и царица Прасковья, и сам патриарх приехал со Святыми дарами. Тебя хотят видеть. За дверью Алёшу ждали несколько человек. Один из них, дядька Пётр, подхватил мальчика на руки и быстро, насколько позволяла дородность тела, поспешил с ним по переходу. За ним в молчании поспешили и все остальные. Длинные полутёмные переходы сменялись один за другим. Встречные старались поскорее прижаться к стене или скрыться за дверями, освобождая дорогу. Всё это происходило в молчании, и только сопение и звуки торопливых шагов нарушали тишину. Возле дверей, из-за которых доносился приглушённый гул голосов, процессия остановилась. Воспользовавшись остановкой, мальчик сказал:
— Дядька, пусти! Я сам. Пётр осторожно опустил Алёшу и, выпрямившись, вытер с красного лица пот. Потом взял мальчика за руку и сказал:
— Пойдём, царевич! Дверь распахнулась и мальчик первым вступил в большую комнату, где множество взрослых в шубах и шапках тихо переговаривались между собой и иногда крестились на образа. На вошедшего мальчика устремились сотни глаз, в комнате вдруг настала такая тишина, что Алёше стало страшно. Он сделал шаг назад и упёрся в дядьку, вошедшего следом.
— Пойдём, царевич, государь ждёт! — дядька решительно потянул мальчика вперёд, к противоположной стене, где у дверей, расписанных цветами и плодами, стояли в карауле рынды. Мальчик нерешительно шёл за Петром Аврамовичем, крутя головой и постоянно видя перед собой лица взрослых мужчин, серьёзные лица без тени улыбки. Вдруг один из взрослых, находившихся в комнате и оказавшийся рядом с Алёшей, снял шапку и поклонился. Буквально через секунду и все остальные стали снимать шапки и кланяться. Мальчик испугался и неизвестно, как бы он повёл себя дальше, но тут, к счастью, они с дядькой дошли до дверей, кои тут же услужливо распахнулись. Алёша, всё так же держась за дядькину руку, вошёл в комнату, наполненную людьми, светом свечей и какими-то запахами, тревожащими детский разум. Пока малыш осматривался, одна из женщин в тёмной одежде подошла к нему и взяла за руку. Он чуть испугался, но потом узнал мать и крепче вцепился в её руку, мягкую и тёплую.
— Мама!
— Тише, сынок, тише! — тревожный шёпот матери заставил мальчика замолчать. — Пойдём скорее, — и мать потянула его к группе людей, стоявших в середине комнаты. Люди, все в тёмной одежде и со строгими скорбными лицами, оглядывались на мать и мальчика, и расступались, давая им дорогу.
Дядька шёл за ними, но вскоре отстал, отрезанный от них сомкнувшейся человеческой массой. Внезапно Алёша оказался перед большой кроватью, на которой лежал, устремив взгляд вверх, к расписанному потолку, дядя Иван, государь-батюшка. Возле изголовья сидела на стульчике тётка Прасковья, дядина жена, рядом стояли тётки Софья и Марфа, боярин Голицын, тот самый, который подарил Алёше на день Ангела красивую сабельку, какие-то ещё бояре и взрослые, незнакомые мальчику. С другой стороны кровати он увидел старого патриарха Адриана с многочисленными служками и свечами в руках.
— Подойди к дяде и поцелуй руку, — прошептала ему мать и подтолкнула сына к кровати, — Не бойся. Иди! Мальчик неуверенно подошёл к кровати, которая доставала ему почти до плеч, оглянулся на мать и протянул руку к дядиной руке, лежавшей с краю. Коснулся — рука показалась какой-то холодной — и услышал сзади шёпот матери:
— Целуй руку! Он попытался дотянуться до неё, но не смог. В это время сзади раздался голос тётки Софьи.
— Брат мой, государь Иоанн Алексеевич! По твоему слову прибыл царевич Алексей. На эти слова дядя немного повернул голову в сторону, что-то прошептал и чуть приподнял руку, которая сразу же бессильно упала вновь. Внезапно мальчик почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его под мышки и через секунду он уже сидел на кровати рядом с больным. Лицо дяди было бледно, на челе блестели бисеринки пота. Глаза, запавшие, в тёмных кругах, были полуприкрыты веками и смотрели на мальчика и сквозь него, как будто не видя.
— Целуй руку! — вновь донёсся до него шёпот матери. Алёша схватил дядину руку, холодную и тяжёлую, приподнял, склонился к ней и коснулся губами. Рука, на секунду замерев, вновь бессильно упала и сжалась, захватив край одеяла.
— Это ты, Алёша? — тихо и немного свистяще спросил дядя.
— Я, — и немного неуверенно спросил: — Тебе очень больно?
— Нет, — прошептал больной, — Я очень устал, Алёша. Подвинься поближе, я тебя плохо вижу. Вот так, — Иван Алексеевич удовлетворённо вздохнул и на несколько секунд прикрыл глаза, потом вновь взглянул на мальчика и чуть приподнял руку, которую Алёша схватил обеими своими руками.
