ПРОЛОГ
О том, как Хуан перестал быть семинаристом
Двое молодых людей прогуливались в окрестностях небольшого городка. На обратном пути, присев на обочине дороги, они завели неспешный разговор, изредка обмениваясь малозначащими фразами.
Один из них был рослый и сильный юноша с живыми серыми глазами; другой — низенький, тщедушный, рябой, с печальным, даже несколько мрачным взглядом.
Оба были одеты во все черное; щеки одного из них еще не знали бритвы, другой уже брился; оба имели вид семинаристов. Высокий юноша орудовал перочинным ножом, вырезывая на палке замысловатые узоры, его товарищ просто сидел, положив руки на колени, печально смотрел вдаль каким–то рассеянно–отсутствующим взором.
Был осенний день, сырой и скучный. Вдали, на холме, серыми пятнами домишек и черными силуэтами смотрел городок. В серо–стальном матовом небе медленно вились тоненькие струи дыма из домашних очагов. Было тихо; едва слышное журчание реки, скрыто, сом, сливалось с тишиной.
До слуха доносились перезвон колокольчиков бродившего неподалеку стада и дальние удары церковного колокола.
Неожиданно тишину прорезал резкий свисток паровоза; сквозь деревья пробились белые клубы пара и тут же нежным облаком растеклись над землей.
— Пора идти, — сказал высокий юноша.
— Пойдем, — согласился его товарищ.
Они поднялись и направились в сторону городка. Вечерний туман медленно заволакивал печальные поля своим легким покрывалом. Фиолетовая лента дороги, пестрея желтыми и красными осенними листьями, причудливо вилась меж голых деревьев, вытягивалась ровной дугой вдали и, наконец, терялась у горизонта. Порывы ветра срывали с деревьев последние листья и гнали их по дороге.
— Послезавтра мы снова будем там, — весело сказал один из юношей.
— Как знать? — возразил другой.
— Что значит «как знать»? Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
— Ты твердо знаешь, что будешь там, а я твердо знаю, что меня там не будет.
— Не вернешься?
— Нет.
— Почему?
— Потому что не хочу быть священником.
Высокий юноша бросил палку, которую он вырезывал, и с удивлением уставился на своего товарища.
— Ты с ума сошел, Хуан.
— Нет, Мартин, совсем нет.
— Значит, в семинарию ты не вернешься?
— Нет.
— Что же ты собираешься делать?
— Что придется, но священником я не буду. У меня нет призвания.
— Вот выдумал! Призвание! Да у меня тоже нет никакого призвания!
— Все дело в том, что я ни во что не верю.
При этом юноша пожал плечами, как бы сам себе удивляясь.
— Но ведь нужно как–то жить. Будь у меня деньги, разве я стал бы попом? Нет, конечно. Я бы в деревню уехал, завел бы хозяйство и пахал бы на своих волах землю. Как это у Горация? Paterna rura bobus, exercet suis [Отеческую пашню обрабатывает своими волами (лат.)][1]. Но у меня за душой ни гроша, а мать и сестры ждут не дождутся, когда я кончу семинарию. Что же мне прикажешь делать? Вот я и обретаюсь там же, где и ты.
— Со мною будет иначе. Я твердо решил не возвращаться в семинарию.
— Как же ты будешь жить?
— Не знаю. Свет велик.
— Глупости. Ты неплохо устроен, получаешь стипендию. Родных у тебя нет. Учителя к тебе благоволят… Ты можешь получить степень доктора… станешь читать проповеди, заделаешься каноником, а там, гляди, и епископом.
— Даже если бы мне пообещали сан папы, я все равно не вернулся бы в семинарию.
— Это почему же?
— Потому что я не верю, потому что во мне не осталось веры, потому что я никогда не смогу верить.
Хуан умолк. Умолк и его товарищ, и они продолжали свой: путь, шествуя рядом.
Ночь быстро спускалась. Молодые люди ускорили шаг. Наконец старший нарушил молчание:
— Тебе придется все же изменить свое решение.
— Ни за что.
— Бьюсь об заклад, ты надумал это из–за отца Пульпона. Помнишь, ты рассказывал?
— Нет, мне было на это ровным счетом наплевать.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, Хуан.
— Не веришь — не надо.
— Ты меня удивляешь. Я верил в тебя, как в святого. Подумать только: и это говорит лучший ученик курса! Единственный человек, обладавший истинной верой, как говорил о тебе отец Модесто!
— Отец Модесто человек доброго сердца, но он блаженный.
— Значит, в него ты тоже не веришь? Отчего ты так изменился?
— Оттого, что я много размышлял, дружище. Сам не знаю, как это все получилось. Когда я перешел на четвертый курс, моим учителем стал дон Тирсо Пульпон, но я учился не только у дона Тирсо, мне пришлось учиться и у отца Бельды, а он, как выражается наш наставник, дал обет невежества. Отец Бельда ненавидит отца Пульпона за то, что тот слишком много о нем знает. Потом я стал читать книги, много думал, много страдал и теперь ни во что не верю.
— Читал запрещенные книги?
— Да. В довершение всего как–то раз во время экзаменов я нарисовал очень грубую, очень обидную карикатуру на отца Пульпона, и кто–то из его друзей–приятелей показал ему рисунок. Однажды мы стояли у ворот семинарии, мирно разговаривали, и вдруг появился он. «Кто это сделал?» — спросил он, показывая мне рисунок. Все притихли. Я так и обмер. «Это ты сделал?» — спросил он меня. «Да, сеньор». — «Отлично, мы еще поговорим об этом». Признаюсь, от страха первое время я не мог спать, раздумывая над тем, как бы избежать возмездия. А потом мне пришла в голову самая простая мысль: не возвращаться в семинарию.
