На чердаке хозяйничал клан дворовых кошек. Их тошнотворное завывание могло свести с ума кого угодно. В кромешной темноте сверкали сотни красных огоньков невидимых тварей, возмущенных вторжением постороннего на их территорию.
Чердачная дверь распахнулась, и он ворвался в душное, вонючее помещение, как вихрь. Не успев сделать и трех шагов, он споткнулся и упал. Кейс из рыжей замши выскочил из рук и отлетел в сторону. Теперь уже не имело смысла его искать. Тяжелый, беспорядочный топот преследователей гулко доносился со стороны лестничной клетки и становился все громче и громче.
Он приподнял голову и увидел луч холодного лунного света, падавшего на пыльный бетонный пол из слухового окна. Крышу двенадцатиэтажного дома нельзя назвать спасательным кругом, но у него не оставалось выбора. Он вскочил на ноги и рванулся вперед, к свету. Думать о спасении не приходилось, чудес не бывает, им руководил инстинкт утопающего, хватавшегося за соломинку.
Он выскочил на крышу, и свежий теплый ветерок обласкал его разгоряченное лицо. Из слухового окна слышались грубые зычные выкрики. Он не разбирал слов, голова плохо работала, а ноги перестали слушаться. С трудом добежав до конца крыши, он остановился на краю и глянул вниз. Макушки деревьев скрывали землю, покачиваясь, словно черные волны океана.
Ему показалось, что он заглянул в лицо смерти. Так ли это? Ведь в его представлении смерть выглядела куда страшнее. Готов ли он к этой встрече в возрасте тридцати пяти лет, когда люди думают только о будущем, а у него, кроме прошлого, ничего не осталось и вряд ли ему удалось бы выдернуть хоть один счастливый листочек из календаря прожитой жизни.
Он оглянулся. Один за другим преследователи вылезали из чердачного окна на хрупкую жесть крыши. Его не пугало оружие в руках этих людей, его пугали холодные белые лица и решительные взгляды. Да, именно такой он представлял себе смерть, жестокой и неумолимой, холодной и неотвратимой. Она приближалась к нему шаг за шагом, и он уже не мог увернуться от неминуемого удара. Силы покидали его, будто их высасывал неведомый ему магнит. Что-то случилось с его сознанием, все повернулось с ног на голову, и он улыбнулся. Глупая ухмылка на его лице заставила остановиться тех, кто пришел за его жизнью. Растерянность не могла длится долго, конец есть конец.
Он повернулся к краю крыши и прыгнул. За спиной раздались хлопки выстрелов. Ветер подхватил фалды его пиджака, и они вздулись, как раскрывшийся парашют. Черный океан приближался, рос, волны становились все больше и выше. Вокруг стало светлее, ярче, а мрачный океан превратился в синее море. На гребне волн пузырилась белая пена, изумрудный бескрайний простор отражал лучи яркого солнца. Все исчезло вокруг, он видел только море, и лишь далекие хлопки выстрелов, напоминали ему о прошлом. Один, второй, третий…
Журавлев вздрогнул и открыл глаза. Лицо его покрылось липкими капельками пота. Еще один удар, и он вновь вздрогнул.
Солнце прорвалось в открытое окно комнаты и раскаляло воздух. Он взглянул на окно и облегченно вздохнул. Какой-то придурок в соседнем доме заколачивал гвозди. Удар, еще удар. Какое счастье! Значит, еще рановато ему проваливаться в бездну и слышать за спиной выстрелы.
Он посмотрел на ручные часы. Стрелки подсказывали, что наступил новый день и скоро солнце достигнет зенита. Голова гудела, словно в ней поместился железнодорожный локомотив, а виски пульсировали в такт стуку колес. Язык пересох и прилип к нёбу, глаза слипались от пота и забившихся в уголки гнойничков.
– Нет с выпивоном пора завязывать. Это уже не отдых, а наказание! – сказал он вслух.
Журавлев сидел на диване одетый, перед ним стоял большой обеденный стол, заваленный подсохшей и уже несвежей закуской, недопитыми бутылками с вином и шампанским. Картина в большей степени привычная, чем необычная, к тому же он был не один. За столом сидели еще четверо. Впрочем, слово «сидели» не вполне соответствовало ситуации. Гости или хозяева, он этого не знал, спали, уткнувшись носами в салатники. Двое мужчин и две женщины. Полный мужчина, сидевший справа, спиной к окну, откинулся на стул, и его голова запрокинулась. Рот у спавшего оставался открытым. По другую сторону стола, уткнувшись лицом в тарелку и раскидав длинные волосы по залитой вином скатерти, лежала женщина. Все, что можно было различить, это тонкие бретельки вечернего платья и загорелые плечики. Сидевший рядом с ней мужчина, очевидно, из солидарности, успокоился в той же позе. Журавлеву стало жаль его бежевого дорогого костюма, который не подлежал восстановлению. Слева, свалившись со стула, на дощатом полу дремала еще одна красотка. Ее платье задралось до трусиков и оголило шикарные, шоколадные от загара ножки. Лица он также увидеть не смог из-за небрежно брошенной на глаза руки, словно ей мешал свет. Вряд ли такое тело успело привыкнуть к спартанскому образу жизни и холодные половые доски с успехом заменяли ей кровать.
Обведя взглядом комнату, проснувшийся гуляка понял, что никогда здесь не был. Одно утешало – ему повезло больше остальных, так как ночь он провел на мягком диване с плюшевым подлокотником, не давшим ему свалиться на пол. Зевнув, Журавлев потянулся, приподнялся, налил себе в фужер шампанского и громко произнес:
