Я родился с водой в мозгу.
Ну ладно, не совсем так, конечно. Вообще-то при рождении у меня оказалось слишком много спинномозговой жидкости в голове. Эдак замысловато – спинномозговой жидкостью – доктора называют смазку для мозга. Мозговой жир работает внутри черепной коробки наподобие того, как машинная смазка работает в двигателе. В двигателе она нужна, чтобы все детали бегали быстро и без запинки. Но у меня – дикость, да? – со смазкой случился перебор, отчего голова стала разбухшей, отекшей, уродливой и тормозила со страшной силой. Смазка буквально затопила мотор, который производил во мне думанье, дыхание и жизнь.
Мой мозг тонул в жиру.
Сам слышу – звучит дико и ржачно, будто у меня в башке гигантская фритюрница. Гораздо более серьезно, поэтично и точно звучит «Я родился с водой в мозгу».
Ну ладно, может, и это не слишком серьезно прозвучало. Может, вся эта история и впрямь дичь и ржака.
Но божтымой, было ли так уж смешно моим папе и маме, старшей сестре, бабушке и кузенам, моим тетушкам и дядюшкам, когда врачи вскрыли мне черепушку и отсосали лишнюю воду чем-то вроде крошечного пылесоса?
Мне тогда было полгода от роду, и по всему я должен был отдать концы во время операции. Предполагалось, что если я и переживу знакомство с мини-пылесосом, то мозг мой серьезно пострадает во время процедуры и остаток жизни я проведу овощ овощем.
Думаю, вы догадались: операцию я пережил. Иначе кто бы это всё писал, да? Но зато физических проблем у меня пруд пруди, и все они – результат повреждения мозга.
Во-первых, во мне выросло сорок два зуба. Типичный человек имеет тридцать два, верно? А у меня сорок два.
На десять больше, чем обычно.
На десять больше, чем норма.
На десять больше, чем у человека.
Я был настолько зубаст, что рот с трудом закрывался. Сходил как-то в Службу здравоохранения индейцев, чтоб выдрали часть и я мог есть как человек, а не какой-нибудь слюнявый стервятник. Но служба эта финансировала нам обращение по поводу стоматологических работ только раз в году, поэтому все десять лишних зубов мне пришлось выдрать в один день.
Вдобавок наш белый дантист верил, что у индейцев чувствительность к боли вдвое меньше, чем у белых, и по этой причине вколол мне только половинную дозу новокаина.
Ну не тварь, а?
Служба здравоохранения и очки индейцам выдает только один раз в году, причем исключительно в мерзкой толстой черной оправе.
Мой поврежденный мозг устроил мне близорукость на одном глазу и дальнозоркость на другом, так что мои уродские очки вышли еще и кривобокими, ну, как и глаза, собственно.
И головные боли меня мучили из-за того, что глаза у меня как два врага, как двое супругов, которые когда-то любили друг друга, а теперь на дух не переносят.
Очки я начал носить в три и бегал по резервации, как трехлетний индейский дедуля.
Да, и я был тощим. Боком повернусь – исчезну.
А руки и ноги огромные. В третьем классе лапа была 43 размера! С эдакими лапами и туловищем шириной с карандаш я сильно напоминал заглавную букву L.
Плюс огромадная голова.
Гигантская!
Голова моя была такой большой, что головы других детей-индейцев казались просто спутниками на ее орбите. Некоторые так меня и называли: Земля. А другие звали Глобусом. Хулиганы ловили меня, раскручивали, тыкали пальцем в черепушку и говорили: «Хочу сюда».
Так что выглядел я, сами понимаете, нелепейше, однако гораздо хуже было то, чего не видно снаружи.
Во-первых, меня донимали эпилептические припадки. Как минимум дважды в неделю. Так что я наносил вред своему мозгу на регулярной основе. Забавно, что припадки-то случались именно оттого, что мозг уже был поврежден и каждый следующий приступ травмировал его по новой.
Ага, я наносил вред своему повреждению.
У меня уже семь лет не случалось эпилептических припадков, но врачи говорят, я «предрасположен к судорожной активности».
Предрасположен к судорожной активности.
Как звучит, а! Стихи прям!
Еще я заикаюсь и шепелявлю. Или, может, надо иначе выразиться – зззззаикаюсь и ссссепеляфлю?
Вроде бы речевые дефекты не угрожают жизни, но уж поверьте: нет ничего опасней, чем быть ребенком с заиканием и шепелявостью.
Пятилетний шепелявый заика даже мил. Большинство детей-актеров проложили себе путь к звездной славе именно шепелявя и заикаясь.
Божтымой, да в шести-, семи– и даже восьмилетнем возрасте это всё еще почти мило, но не в девять, и уж совсем не в десять.
И в конце концов, эти дефекты превращают тебя в тормоза.
Если тебе четырнадцать, как мне сейчас, и ты всё еще шепелявишь и заикаешься, то становишься самым тормознутым тормозом в мире.
В резервации меня называют тормозом пару раз на дню. Они называют меня тормозом, когда сдергивают с меня штаны, или пихают головой в унитаз, или просто отвешивают щелбан по макушке.
Я пишу эти строки вовсе не так, как говорю на самом деле, иначе пришлось бы наполнить текст заиканием и шепелявостью, и тогда вы наверняка подумали бы: и на фига я читаю рассказ, написанный
