В половине девятого по волнистой, в глубоких трещинах, асфальтированной дорожке, между кряжистых вязов проехал новенький ПАЗ с табличкой «Ритуальный». Начинался больничный день, в административный корпус сходились старшие сестры со стопками историй болезни, через полчаса у морга предстояло выстроиться веренице таких ПАЗов. В патанатомии повизгивали по мелкой желтой плитке колесики каталок, цокали женские каблуки, в коридоре курил хлыщеватый молодой санитар с пирсингом. Накрашенная медсестра открыла дверь в ординаторскую и сказала:
— Дмитрий Саныч, ну скоро?
* * *
Браверманн вошел в ординаторскую, сел за стол и кивнул Хлебову, своему старшему ординатору: начинай. Тот доложил семидесятилетнего народного артиста с раком простаты и студентку с опухолью надпочечника, а ординатор второго года — слесаря из Шатуры с гигантской многокамерной кистой левой почки. Браверманн свою операцию перепоручил Хлебову и быстро закончил конференцию, можно сказать, скомкал.
Браверманн заведовал онкоурологией шестой год, докторскую защитил в тридцать четыре, опубликовал две монографии и статей без числа. Был он толстым, низкорослым, облысел еще в институте, не водил машину и не читал беллетристику. Близкие друзья звали его «Бравик», но надо сказать, что при взгляде на его дряблое, обрюзгшее лицо трудно было представить, что у этого человека вообще есть друзья.
Он ушел в кабинет, достал из ящика стола початую пачку «Мальборо» и какое-то время, сопя, смотрел на нее. Его первый шеф сказал ему в восемьдесят восьмом: лучше не кури, я вот двадцать восемь лет курил, а потом стал свое дыхание в лифте слышать — и бросил.
Постучав, вошел Хлебов, спросил осторожно:
— Что-то случилось?
— Я сейчас уеду, у меня срочные дела. К трем вернусь. — Бравик сел и стал, кряхтя, надевать полуботинки. — Ты как составлял график? Почему Голованов идет в третью очередь? Почему у тебя человека с диабетом подают в операционную в третью очередь?!
График он исправил еще позавчера, и тогда же выговорил Хлебову.
— Голованова первым подают, — сказал Хлебов. — У вас дома что-то?
— Безобразие, безобразие… Больной с диабетом…
— Может, такси вызвать?
— Не надо. — Бравик встал и снял с плечиков пиджак. — Гулидов будет нефрэктомию делать — так ты ему помоги. Я к трем вернусь.
* * *
Молоточки пишущей машинки «Оливетти» мягко отщелкивали:
поступил в 1-е травматологическое отделение ГКБ № 15 в экстренном порядке 13.05.2009
В ординаторскую опять заглянула сестра.
— Дмитрий Саныч!
— Да-да, заканчиваю…
констатирована в 5 ч. 35 мин. При патологоанатомическом исследовании
— Только ваше заключение осталось.
— Не зуди под руку.
разрыв селезенки. Разрыв диафрагмы. Компрессионный перелом второго грудного позвонка, перелом основания черепа
За стеной два санитара уложили в гроб труп в черном полиэтилене.
Патологоанатом выдернул из валика заключение, подписал и протянул сестре.
— Держи.
* * *
Геннадий Валерьевич Сергеев, прозаик, «мастер психологических этюдов», как написали про него когда-то в «Большом городе», вышел за руку с сыном из подъезда. Сергеев в свои сорок два был строен, хоть и немного подзаплыли плечи и угадывался живот. Лицо у него было спокойное, солидное, оно и в ранней юности было таким же: голубые глаза чуть навыкате, короткие рыжеватые волосы, большой лоб, залысины, губы, о которых принято говорить «чувственные», и подбородок с желобком. Гена с Васеном опаздывали в садик, с минуты на минуту начиналась зарядка. Васен сегодня прокопался, укладывал в пластиковый пакет аппликацию, над которой вчера корпел до одиннадцати, потом искали чешки, потом выяснилось, что Васен не почистил зубы.
— Пап, в выходные к Никону на дачу поедем? Ты говорил, что поедем.
— Не к Никону, а к «дяде Никону». Не надо фамильярничать со взрослыми.
Васен вытащил ладошку из отцовской руки. Когда подошли к садику, он спросил:
— А Бравик поедет?
Он еще не умел долго обижаться.
— Не Бравик, а «дядя Бравик».
— А Гаривас?
— Зайка, топай быстрее, — сказал Гена, — уже зарядка началась.
* * *
Майор Александр Анатольевич Лобода — мосластый, темноволосый, в прошлом боксер-средневес — был опер потомственный, его отец пришел в угро с фронта, в двадцать три, как Володя Шарапов. Лобода окончил омскую «вышку», работал на земле, в ОБХСС, по карманникам, а последние три года на Петровке. Характер у него был отцовский, прямолинейный, оттого-то, наверное, Лобода до сих пор ходил в майорах.
На Петровке стояла плотная пробка, недалеко от проходной маршрутка притерла «Волгу». Беззвучно переливался бело-красно-фиолетовый фонарь гаишной машины. Инспектор, положив папку на капот, писал протокол. Лобода пошел к Страстному и столкнулся с Карякиным. Тот перехватил кейс в правую руку, посмотрел на часы.
— Ты куда это?
— К-к-константин Андреич, мне отъехать надо, — сказал Лобода. — Вернусь к-к-к обеду.
— У Щукина день рождения, — напомнил Карякин.
— Мы ему б-б-бензопилу купили. — Лобода поискал по карманам сигареты. — Хорошая п-п-пила, шведская… Я к трем б-б-буду.
— В час совещание у Смоковникова. А ты куда?
— На п-п-похороны. — Лобода, вытряхнул сигарету из смятой пачки, зажал в углу рта, стал искать по карманам зажигалку. — К-к-к трем вернусь.
