Виссарион Григорьевич Белинский - читать полностью все книги

«…Вот «Митя (,) купеческой сынок» – совсем не то, что «Сицкий (,) капитан фрегата». Разница между ими двоякая: заметим сперва первую. «Сицкий» – произведение трагическое, следовательно серьезное, возбуждающее больше слез, чем смеха, – и хотя мы довольно представили этому доказательств, однако ж самое разительное и эффектное поберегли с умыслом; вот оно – слушайте и ужасайтесь…».

«Римские элегии», произведение юности Гете, принадлежат к роскошнейшим плодам его творческой деятельности, к самым фундаментальным опорам его поэтической славы. Кроме того, они относятся к тем из его созданий, которые наиболее характеризуют его объективный гений…».

«1 № «Современника» на нынешний год давно уже всеми прочтен и потому вышел из ряду литературных новостей, которые должны составлять содержание нашей «Литературной хроники». Но не столько новое, сколько примечательное, в каком бы то ни было значении, составляет постоянный и главный предмет библиографического отделения «Наблюдателя», а пока в «Современнике» будет хотя одна строка Пушкина, хотя недоконченные полстиха, он не перестанет быть для нас явлением примечательным, в хорошем значении этого слова…».

«…труды г. Кони достойны некоторого внимания и даже уважения. Повторяю: он имеет способности для переделок с французского этого рода литературных эфемеров. В его «В тихом озере черти водятся» есть нечто такое, что может вас заставить если не прочесть, то выслушать эту пиеску на театре без скуки, даже не без удовольствия; в ней есть несколько забавных положений, несколько миленьких куплетцев, исполненных веселости…».

«…Словом, Бульвер, писатель не генияльный, но с талантом, хорош только там, где естественен, где пишет в духе времени, где противоречит своим нелепым мыслям о жизни, и несносен, где силится, вопреки своему таланту, быть идеальным. Ему надо чувствовать, а не мыслить, надо бессознательно следовать внушению своего таланта, а не корчить из себя трубадура с венком на остриженной голове и букетом роз на модном фраке: тогда он будет лучше…».

«…Всякий должен следовать своему таланту, всякий должен оставаться в пределах, отмежеванных ему природою; мы не советовали бы г. Сумарокову писать романов, ибо его поприще есть повесть. Из самого его романа «Наследница» вышла повесть, против его собственной воли, повесть довольно занимательная, но очень растянутая, почему, вероятно, она и показалась своему автору романом…».

«…Во Франции пишут многие женщины; некоторые из них пишут (дивное дело!) хорошо. Неизвестная сочинительница «Натальи» не принадлежит к числу хорошо пишущих, по новым понятиям. Героиня ее романа в восторге от «Матильды» г-жи Коттень, и автор хлопочет о том, чтобы показать способ застраховать жизнь женщины от несчастия на земле. Средством к этому, по ее мнению, должна быть слепая покорность судьбе и избежание страстей и глубоких чувств…».

…«Братья-купцы» и «Рубенс в Мадрите» принадлежат к самым образцовым уродам драматической немецкой кунсткамеры. Скучно, тяжело, и для нас и для читателей, было бы пересказыванье этой путаницы приключений и похождений, лишенных всякой правдоподобности и естественности, – путаницы, которая составляет содержание этих двух приторных драм…».

В самом сжатом очерке Белинский дал здесь изложение истории немецкой классической философии от Канта до Гегеля и распадения его школы. Еще в 1841 г. он писал: «Я давно уже подозревал, что философия Гегеля – только момент, хотя и великий». Видя историческую заслугу «левой стороны гегелизма» «в живом примирении философии с жизнию, теории с практикою», Белинский вместе с тем отмечает «великие заслуги в сфере философии» Гегеля. Белинский особое внимание обращает на закономерный ход развития философии, который «делает невозможными произвольные проявления личных философствований».

«Мы прочли с большим удовольствием «Письма леди Рондо». Между многими пустыми вещами и болтовнёю, в них есть несколько характеристических черт старого времени. Конечно, истории нечем поживиться от этих писем, но они имеют большую важность для русской публики, как записки, в которых можно найти несколько любопытных фактов касательно нравов русского общества в царствование Анны Иоанновны и тиранию ужасного Бирона…».

«Очерки Константинополя» кажутся нам несравненно лучшими, нежели «Архипелаг и Греция». Главное их достоинство заключается, без сомнения, в том, что они читаются с интересом, ни на минуту не ослабляющимся. Он не представляет нам почти ничего нового или неизвестного; но у него, как у очевидца, и старое делается новым. Он остался вполне верным избранному им эпиграфу, и в его книге мы видим не сухой скелет, а живую Турцию…».

«В «Метеоре» г. Филимонов является поэтом в духе нашего времени: стишки его плохи, очень плохи, но видно, что они написаны в 1845 году от Р. Х. Впрочем, у него своя совершенно оригинальная манера петь и воспевать. Он посвятил прославлению Москвы три песни: первая заключает в себе жестокую, иногда довольно грязную брань на Москву; вторая песня поправляет ошибку первой и, не жалея груди, изо всех сил надувается в похвалах Москве. Третья песня – вывод из двух крайностей, общий дифирамб, нечто вроде хора, составленного из русских песенников.

«…В этой – «исторической повести» нет никакой повести: это просто вздор, сколько бессмысленный, столько и дорогой, потому что стоит четыре рубли. Боже великий! Четыре рубли за четыре листа чепухи, тогда когда том Дюмон-Дюрвиля, состоящий с лишком из двадцати листов, и еще с приложением до пятидесяти прекрасно гравированных картинок стоит пять рублей!..».

«…Давно уже не читали мы таких плохих иностранных романов, как эта «Бедность и любовь»: но перевод еще лучше романа. Переводчик не знает ни русского, ни французского языков…».

«…как жаль, что юные переводчики начали передавать русской публике Гете именно с его плохих и пустых произведений! Пока переводчики дойдут до истинно великих его созданий, наша публика – чего доброго! – решит, что Гете был плохой писака, и предприятие, само во себе полезное и похвальное, пропадет таким образом в самом начале своем. Второй выпуск «Сочинений Гете» еще более наполнен пустяками, чем первый…».

«…дойдет Державин до позднейшего потомства, как явление великой поэтической силы, которая, по недостатку элементов в обществе его времени, ни во что не определилась, – и потому Державин весь будет всегда, как он уже есть и теперь, интересным фактом истории русской литературы. У Державина нет избранных стихотворений, которые могли бы пережить его неизбранные стихотворения, и всегда будут помнить, как помнят и теперь, не избранные стихотворения, а поэзию Державина…».

«…В нашей журналистике с началом нынешнего года произошло столько перемен, что 1839 год должен составить эпоху в ее летописях. Явились два новые журнала; некоторые старые изменились. … Но начнем по порядку и не забудем и прочих журналов. С кого же начать? – Мы не будем долго думать и начнем – с «Современника», потому что ни один журнал не читаем мы с таким удовольствием, ни один журнал так высоко не ценим, как «Современник»…».

«…Вот, например, сколько шуму произвело появление Казака Луганского! Думали, что это и невесть что такое, между тем как это ровно ничего; думали, что это необыкновенный художник, которому суждено создать народную литературу, между тем как это просто балагур, иногда довольно забавный, иногда слишком скучный, нередко уморительно веселый и часто приторно натянутый. Вся его генияльность состоит в том, что он умеет кстати употреблять выражения, взятые из русских сказок; но творчества у него нет и не бывало; ибо уже одна его замашка переделывать на свой лад народные сказки достаточно доказывает, что искусство не его дело…».

«…В одном журнале было замечено, что это не великолепное, но очень опрятное издание; мы прибавим от себя, что еще и очень верное, что составляет одно из главных достоинств всякого хорошего издания. Так как оно, сверх того, и самое полное, и самое дешевое, то мы и не сомневаемся, что его тысячи экземпляров скоро распадутся по рукам читателей. Всякий образованный русский должен иметь у себя всего Пушкина: иначе он и не образованный и не русский…».

«…Евины потомки, люди всего скорее попадаются на приманку таинственности, которая раздражает их врожденное любопытство, – повторяем, главная причина неудачного литературного инкогнито графини Ростопчиной заключалась в поэтической прелести и высоком таланте, которыми запечатлены ее прекрасные стихотворения…».

С Пушкина начинается самобытная русская литература. Белинский вскрывает историческую закономерность появления оригинальной русской поэзии: «Пушкин явился именно в то время, когда только что сделалось возможным явление на Руси поэзии как искусства. Двенадцатый год был великой эпохою в жизни России. По своим последствиям он был величайшим событием в истории России после царствования Петра Великого. Напряженная борьба насмерть с Наполеоном пробудила дремавшие силы России и заставила ее увидеть в себе силы и средства, которых она дотоле сама в себе не подозревала».

«…Но обратимся к «Цветам музы» г. Градцева. Надо признаться, что эти цветы не совсем красивы и ароматны; но в этом виновата не муза г. Градцева, а типография г. Иогансона, на бесплодной почве которой возросли они… Проницательные читатели поймут, что мы говорим о внешнем безобразии «Цветов» г. Градцева; что же до внутреннего – о нем сейчас будет речь…».

«…Автор очень счастливо осуществил руководившую его мысль и составил очень дельный учебник для средних классов. Смело можем сказать, что труд г. Смарагдова превосходит все, с такою же целию составленные у нас учебники истории. Повествование полно, но не теряется в дробностях, и стройно; во всем видно зрелое соображение, отсутствие всяких рассуждений и сентенций, восклицаний и ораторских выходок, – всего этого хлама, который так часто влачит за собою наша доморощенная Клио…».

«Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество того времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую сторону; но едва ли не выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину. Мужчина во всех состояниях, во всех слоях русского общества играет первую роль; но мы не скажем, чтоб женщина играла у нас вторую и низшую роль, потому что она ровно никакой роли не играет…».