«Я мучительно тружусь над этой несчастной наполеоновской книженцией,— писал Конан Дойл в июле 1896 года. — Она далась мне труднее, чем любая из больших книг. Я, видимо, не нашел правильного ключа, но мне необходимо как-то с ней развязаться».«Дядюшка Бернак» с самого начала не пришелся ко двору и так и ходил у него в пасынках. По-видимому, тогда он чересчур надолго погрузился в эпоху Наполеона и регентства; он устал от нее, хотя и не признавался себе в этом. И «Дядюшка Бернак» получился фрагментарным, как будто писатель хотел развернуть широкую панораму, но вместо того заполнил ее лишь на треть фигурами Наполеона и его приближенных.(Джон Диксон Карр.
