Теплым летним вечером Клаузнер вошел в переднюю калитку и, обогнув дом, направился в сад. В глубине сада он остановился у деревянного сарая, отпер дверь и, войдя, снова закрыл ее за собой.
Изнутри сарай представлял комнату с некрашенными стенами. Слева находился длинный деревянный верстак, на котором в куче обрывков проводов, батареек и острых инструментов стоял напоминавший детский гробик ящик примерно в метр длиной.
Клаузнер направился именно к этому ящику. Верхняя крышка его была откинута, и он, склонившись, принялся копаться в хитросплетении разноцветных проводов и серебристых трубок. Затем взял лежавший рядом с ящиком листок бумаги, внимательно изучил его содержание, отложил и, снова заглянув вовнутрь, начал перебирать провода, осторожно подергивая их, проверяя крепление; время от времени сверялся с бумажкой, нырял в ящик, потом опять вперялся взором в листок и еще раз проверял каждый проводок. Все это заняло у него примерно час времени.
После этого он опустил ладонь на переднюю панель, где располагались всевозможные шкалы, и принялся покручивать рукоятки, одновременно заглядывая в ящик и проверяя действие механизма. И все это время он продолжал негромко разговаривать с самим собой, наклоняя голову, чему-то улыбаясь, беспрестанно перебирая руками, при этом его пальцы осторожно и ловко распоряжались внутри ящика, и когда дело принимало затруднительный или деликатный оборот, губы Клаузнера забавно вытягивались и он приговаривал: «Да… Да… А теперь вот это… да… да… А так ли? Ну, конечно — где моя схема?… Ага, точно… Ну, конечно же… Да, да… точно. А теперь… Хорошо. Хорошо. Да… Да, да, да». Он действовал сосредоточенно и скоро, в его движениях угадывалась спешка и с трудом сдерживаемое волнение — казалось, он не мог позволить себе перевести дух.
Неожиданно Клаузнер услышал шаги на покрытой гравием дорожке за окном. Он выпрямился и резко обернулся, когда распахнулась дверь, и вошел высокий мужчина. Это был Скотт. Всего лишь доктор Скотт.
— Ну, вот, — проговорил доктор. — Вот где вы прячетесь по вечерам.
— Привет, Скотт.
— Вот, проходил мимо… — сказал доктор. — Решил заглянуть и узнать, как вы себя чувствуете. В доме никого нет, поэтому я направился прямо сюда. Ну как ваше горло?
— Все в порядке. Чудесно.
— Ну, раз уж я здесь, можно и осмотреть его.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже почти в норме и чувствую себя прекрасно.
Доктор начал ощущать напряжение, стоящее в комнате, он посмотрел на черный ящик, затем перевел взгляд на хозяина дома.
— Вы не сняли шляпу, — заметил он.
— Правда? — Клаузнер потянулся к голове, стянул шляпу и положил ее на верстак.
Доктор подошел ближе и чуть склонился, заглядывая в ящик.
— Что это? — спросил он. — Радиоприемник делаете?
— Да нет, так, забавляюсь просто.
— А выглядит очень сложно.
— Да, — Клаузнер казался встревоженным.
— Что это? — спросил доктор. — Посмотреть, так прямо страх берет.
— Просто одна затея.
— Вот как?
— Да, со звуком связанная, вот и все.
— Боже праведный, дружище! Вам не хватает всяких звуков на вашей работе?
— Я интересуюсь звуком.
— Да уж вижу, — доктор отошел к двери, затем обернулся. — Что ж, не буду вас беспокоить. Рад, что с горлом у вас все в порядке. — Однако он медлил, продолжая поглядывать на ящик, заинтригованный его явно сложным наполнением и тем, что же задумал странный пациент.
— А зачем вам все это? — спросил доктор. — Вы пробудили мое любопытство.
Клаузнер посмотрел на ящик, потом на доктора, после чего поднял руку и принялся мягко потирать мочку правого уха. Возникла пауза. Доктор стоял у двери, ожидая ответа; он улыбался.
— Ну что ж, я скажу, если вам это действительно интересно. — Но повисла новая пауза, и доктор понял, что Клаузнер никак не может решить, с чего начать.
Он переминался с ноги на ногу, пощипывал мочку уха, смотрел себе под ноги и, наконец, медленно начал:
— Ну, в общем, дело обстоит так… с теоретической точки зрения, все очень просто, нет, правда. Человеческое ухо… Вы знаете, что оно не способно слышать все звуки. Среди них есть чересчур высокие или, напротив, низкие, которые оно не улавливает.
— Да, — промолвил доктор, — знаю.
— Так вот, говоря приближенно, звук с частотой колебания выше пятнадцати тысяч в секунду будет вне восприятия нашего уха. У собак более совершенный слоховой аппарат. Знаете, вы можете купить свисток, который издает такие высокие звуки, что вы их вовсе не заметите. Зато собака услышит.
— Да, я как-то видел такой свисток, — сказал доктор.
— Разумеется, видели. Так вот, существуют тона еще более высокие, нежели у этого свистка, более высокой вибрации, если вам так нравится, хотя я предпочитаю называть это тоном. Их вы также не сможете услышать. И далее есть еще более высокие, которые поднимаются все выше и выше, — сплошная череда тонов… бесконечный ряд… Есть даже такие — если бы только наши уши были способны их различить, — что состоят из миллиона колебаний в секунду… даже в миллион раз больше этого… и так далее, все выше и выше, покуда хватит счета, то есть… бесконечность… вечность… вечность… дальше звезд…
С каждым мгновением Клаузнер все более оживлялся. Это был маленький, болезненного вида человек, нервный и дерганый, с беспрестанно снующими руками. Его огромная голова клонилась к левому плечу, словно шея не в силах была удерживать такую тяжесть. Лицо представало гладким и бледным, почти белым, а светло-серые глаза, поблескивающие из-под очков в стальной оправе, казались смущенными, близорукими и какими-то отдаленными. Да, это был хрупкий, нервный, дерганый человек, чем-то похожий на мотылька, мечтательный и встревоженный, но внезапно способный прийти в возбуждение, оживиться, так что доктор, разглядывая необычно бледное лицо и сероватые глаза мистера Клаузнера, не мог не ощутить какую-то внутреннюю разобщенность в этом маленьком человеке, словно сознание его было безмерно отдалено от тела.
