Освещение во всем огромном доме было включено вполсилы, свет был синеватым. В полутёмных коридорах — тишина. За двойными дверями стояла стеклянная колонна в человеческий рост высотой. Она светилась мягким ровным светом.
Синий цвет был цветом траура на планете Новый Эпсолон. Стеклянные колоны устанавливались в память об убитых, о погибших из-за несправедливости. Эта тонкая, похожая на луч чистого света колонна была для рыцаря-джедая Талы.
Манекс, брат Роана, погибшего правителя Нового Эпсолона, предложил джедаям свой собственный дом, чтобы оплакивать Талу. Ранее, желая спасти Талу, Манекс предоставил им лучший медцентр в Новом Эпсолоне для её лечения. А когда она умерла, принял на себя все хлопоты. Он сам отправился и за светящейся колонной — в память о Тале.
Оби-Ван Кеноби изо всех сил старался почувствовать благодарность к этому человеку. Но он не доверял Манексу. Большое богатство этого человека, его характер… Манекса ведь не интересовало благосостояние всех людей, думалось ему, а только лишь его собственное. Почему же он вдруг был столь добр к джедаям?
Как бы ему хотелось поговорить об этом с учителем… Но Куай-Гон Джинн сейчас был совершенно недоступен. Он как вошёл в комнату, где лежала Тала, так и оставался там с тех самых пор.
Оби-Ван сидел снаружи, за дверями комнаты. Сначала он стоял, но усталость наконец вынудила его сесть. Он устал, но не хотел ложиться, он намеревался бодрствовать сколько сможет. Это была единственная вещь, которую, как он чувствовал, он мог сделать для своего учителя.
Шок постепенно проходил, но Оби-Вану все ещё трудно было осознать, что Тала умерла. Представить будущее, где не было её задора, её юмора, её острого ума. Сколько раз помогали ему её доброе слово или улыбка. Тала лучше чем кто-либо ещё знала его учителя. Она помогала Оби-Вану понять Куай-Гона. Оби-Ван подозревал, что именно она сыграла немалую роль в том, что он и Куай-Гон сумели-таки наладить отношения после ухода Оби-Вана из Ордена и возвращения обратно. Да, это было словно глубокая трещина между ними, и примирение было трудным. Но он чувствовал — Тала хотела, чтобы Куай-Гон взял его обратно, и это очень поддерживало его. Она лучше других понимала, почему он сделал то, что сделал. Она знала, каким серьёзным уроком стало это для него и настаивала, чтобы Куай-Гон дал ему ещё один шанс.
Он узнал много всего за время учёбы в Храме. Как превратить страх в намерение, дисциплину в волю. Но как он мог превратить горе в принятие? Он не представлял, как вообще можно было это принять. И все же он должен был найти решение.
Сначала он был заполнен такой болью, что едва мог думать. Тала была похищена Балогом, руководителем Службы безопасности планеты. Он ввёл ей обездвиживающий препарат и держал в капсуле, используемой раньше Абсолютистами для истязания политических заключённых. Она была слаба, когда они освободили её. Но Оби-Ван ясно чувствовал, что жизненная сила Талы в сочетании с её мощью джедая должна была спасти её. Никогда, ни на секунду он не предполагал, что она может умереть. И не он один; его учитель тоже не допускал такой мысли.
Когда он вбежал в палату Талы в медцентре, он увидел Куай-Гона, склонённого над неподвижным телом Талы. Увидел прямые линии на экранах мониторов, означающие, что её жизнь угасла. Куай-Гон не двигался. Он держал руку Талы, наклонившись так, что касался лбом её лба. Оби-Ван увидел вдруг не только его горе, он почувствовал ещё нечто, словно тень, сгустившееся в комнате. И в тот момент он понял, что чувство Куай-Гона к Тале было глубже чем дружба. Они были словно как один человек.
Куай-Гон любил её.
И Оби-Ван ничего не мог сделать, чтобы помочь учителю. Куай-Гон не отвечал на его слова, не замечал его присутствия. Оби-Вану отчаянно хотелось быть старше своих 16 лет. Возможно, будь он взрослей, он бы знал, как помочь тому, чей мир разрушен.
Ему было мучительно видеть страдание Куай-Гона. Его учитель покинул комнату Талы лишь однажды, для того лишь, чтобы умчаться куда-то, никому не сказав, зачем. Вернувшись, он коротко сообщил Оби-Вану, что сумел найти ещё двух дроидов-разведчиков, и отправил их выслеживать Балога.
И шагнул, собираясь вернуться в комнату.
— Могу ли я что-нибудь сделать, учитель? — спросил Оби-Ван.
— Ничего, — ответил Куай-Гон и закрыл за собой дверь.
Оби-Ван привык к немногословию между ними. К взаимодействию без слов. Их молчание само было формой взаимодействия. Он давно понял, что его учитель — очень немногословный человек. Но сейчас молчание было другим. Оно было пустым. И раз за разом вспыхивали в его памяти слова Куай-Гона, сказанные им над смертным ложем Талы: Для меня нет теперь никакой помощи. Есть только месть.
Месть. Оби-Ван никогда не слышал, чтобы Куай-Гон использовал это слово. Само понятие «Джедай» отвергало это. Не месть, только правосудие. Это кредо было в сердце каждого джедая. Месть вела к тёмной стороне. Она мешала ясно мыслить и помнить о своём долге, ведя к поглощенности собственным эго — и тьмой.
Куай-Гон боролся против тёмной стороны внутри себя? Балог отнял у него самое дорогое. И сделал это наиболее жестоким способом из всех вообразимых. Минута за минутой медленно истощая силы Талы, отнимая её жизнь.