Папа нередко называл меня звездным ветром. За веселый характер, за синие глаза и любовь к блесткам. О, я просто обожала эти маленькие, сверкающие частички. Они казались приветом из другого мира. Благополучного, сытого, счастливого. Там, где дети носили сверкающие платья, все было иначе, нежели у нас. Но несмотря на все трудности, я любила это прозвище и особенно интонацию, с которой его произносил отец. Ласково и тепло.
Уже год никто меня так не называл.
Воспоминания, как всегда, накатывают не вовремя. За рулем или пока красишь ресницы. Или когда драишь унитаз в очередном, кажется, десятом по счету гостиничном номере.
Я трясу головой, чтобы избавиться от накатившей тоски и иду к тележке за одноразовым шампунем и щетками. Номер блестит, но кому есть до этого дело? Я даже не знаю, заедет ли кто-то сюда сегодня. В голове лишь мысли о том, как закончится смена, и я упаду в постель без задних ног. О, блаженствует тот, у кого впереди выходной!
— Аня… — слышу я из коридора и узнаю голос Анзурат — еще одной горничной.
Она держится за живот и лицо ее морщится, будто от боли. Хмурюсь.
— Тебе плохо?
— Да, что-то желудок болит.
Вздыхаю: Анзурат начисто игнорирует все мои попытки объяснить, к чему ведет плохое питание. Я знаю, что она отправляет деньги старенькой маме, но все равно злюсь, потому что теперь мне придется убирать и ее номера.
— Мне остался только люкс, — говорит она. — Поможешь? Смену пополам.
Снова вздыхаю, но знаю, что соглашусь. Не отправлять же ее работать больную, да и лишняя копеечка не помешает. Хоть она и в прямом смысле копеечка, ведь Анзурат платят еще меньше, чем мне.
Налицо дискриминация — думаю я, поднимаясь на двадцать пятый этаж, к люксам и студиям. В огромном штате горничных большинство — приезжие. Такие, как Анзурат, берущиеся за любую работу, чтобы хоть немного денег отправить семье. И такие, как я — девицы без образования и жилья. Нам хоть и не надо отправлять никому денег, все равно живется не слишком кучеряво.
Из люкса недавно выехала вполне приличная семейная пара. Кажется, они были туристами из Лондона. В любом случае, они оставили номер в практически идеальном состоянии, и я резво берусь за уборку. За окном уже давно стемнело, и на меня смотрит огромная луна. В центре города, где нет заводов и смога, ее видно очень хорошо. Задвигаю шторы: мне немного неуютно в ее свете.
Шумит пылесос, я напеваю под нос какую-то дуракую песенку, а потому не слышу за своей спиной тяжелые шаги. Ковролин глушит все звуки, и, когда мне на плечо опускается рука, я вскрикиваю и отпрыгиваю в сторону — мне адски страшно. Сердце бухает в груди, как сумасшедшее.
— Простите, — говорит незнакомец.
Я выключаю пылесос и украдкой его рассматриваю. Он выше меня на две головы, четко очерченные скулы, темные, почти черные глаза и тонкие губы придают ему немного суровый вид. Наглухо застегнутое драповое пальто идеально: на нем ни пылинки, ни капельки дождя.
— Извините, — почему-то я говорю это почти шепотом.
Он пугает меня. Пугает пристальным взглядом, пугает видом. Один мир вдруг прикоснулся к другому, а такие касания никогда не несут ничего хорошего.
— Это мой номер, — говорит он.
— О… прошу прощения. Я не успела его убрать, у вас ранний заезд?
— Да, я приехал внезапно.
— Все будет готово через тридцать минут. Дальше по коридору вы можете пройти в вип-гостиную, вам подадут кофе или другие напитки, закуски и свежую прессу.
— Спасибо. — Он все так же не сводит с меня глаз.
Мы стоим и совершенно по-идиотски пялимся друг на друга. Он не двигается с места, а моя рука замерла над кнопкой включения пылесоса.
Это то, что я ненавижу: его взгляд буквально ощупывает меня с ног до головы. Как ученый под микроскопом изучает клетку, богач рассматривает прислугу, традиционно задерживая взгляд на голых коленках. Я подавляю желание одернуть юбку и как барон Мюнхгаузен вытаскиваю себя за косичку из болота: включаю пылесос и начинаю обрабатывать диван.
Краем уха слышу, как он уходит и с ужасом понимаю, что сердце бьется прямо у горла, отчего меня слегка мутит.
На самом деле, только в кино симпатичную горничную увозит страстный миллионер и они живут долго и счастливо. В нашем сериале в ходу иной сюжет: мы — невидимки. Редко кто обращает внимание на худеньких девочек, снующих туда- сюда в бело-голубых платьях. Ну, это если не нужно наорать за какой-нибудь промах, конечно. Тут мы в первых рядах, огребаем больше, чем можем унести.
Обычно я убираюсь намного медленнее. На уборку номера нам дают два часа, и за эти два часа мы должны вылизать все. Но в этот раз почему-то хочется закончить как можно скорее. Усталость забыта, я летаю по комнате с тряпкой и тщательно вытираю каждую поверхность. А когда заканчиваю, понимаю, что уложилась минута в минуту: стрелка на часах останавливается на цифре “восемь”.
Окидываю номер оценивающим взглядом и киваю: все убрано почти идеально. Отваливается спина, гудят ноги, но близость окончания смены толкает вперед, уговаривает потерпеть еще чуть-чуть. Я отвожу тележку и иду в гостиную, чтобы сказать гостю об окончании уборки.
Он пьет красное вино, а из удобного кожаного кресла открывается потрясающий вид на город. Я так редко бываю в вип-гостиной, что этот вид завораживает меня, захватывает дух.
