Лон Мак-Фейн был несколько раздражен из-за того, что потерял свой кисет, иначе он рассказал бы мне хоть что-нибудь о хижине у Нежданного озера до того, как мы добрались туда. Весь день напролет, вновь и вновь сменяя друг друга, шли мы впереди нарт, утаптывая в снегу тропинку для собак. Это тяжелая работа — утаптывать снег, и она не располагает к болтливости, но все-таки в полдень, когда мы сделали остановку, чтобы сварить кофе, Лон Мак-Фейн мог бы перевести дух и кое-что рассказать мне. Однако он этого не сделал. Нежданное озеро? Для меня это оказалась Нежданная хижина. Я ничего до тех пор о ней не слышал. Признаться, я немного устал. Я все ждал, когда Лон устроит привал на часок, но я был слишком горд, чтобы самому предложить передохнуть или спросить, что он намеревается делать, хотя, между прочим, он служил у меня и я платил ему немалые деньги за то, чтобы он погонял моих собак и выполнял мои приказания. Пожалуй, я и сам был немного раздражен. Он ничего не говорил, а я решил ничего не спрашивать у него, даже если придется идти всю ночь.
Мы наткнулись на хижину совершенно неожиданно для меня. За неделю нашего путешествия мы не встретили ни одной живой души, и что касается меня, то я полагал, что у нас весьма мало шансов встретить кого-нибудь и в предстоящую неделю. И вдруг прямо перед носом оказалась хижина, в окошке пробивается слабый свет, а из трубы вьется дымок.
— Почему же вы мне не сказали?.. — начал я, но Лон прервал меня, проворчав:
— Нежданное озеро… Оно в полумиле отсюда, за небольшой речкой. Это всего-навсего пруд.
— Но эта хижина… кто в ней живет?
— Женщина, — услышал я в ответ.
В ту же минуту Лон постучал в дверь, и женский голос пригласил его войти.
— Вы не встречали за последнее время Дэйва? — спросила она.
— Нет, — небрежно отозвался Лон, — я был в других краях, за Серклом. А Дэйв ведь ушел вверх, к Доусону?
Женщина кивнула, и Лон принялся распрягать собак, а я развязал нарты и перенес спальные мешки в хижину. Хижина представляла собой одну большую комнату, и женщина была здесь одна. Она показала на печку, где кипела вода, и Лон занялся приготовлением ужина, а я открыл мешок с сушеной рыбой и стал кормить собак. Я ожидал, что Лон представит меня хозяйке, и был раздосадован, что он этого не делает, — ведь совершенно очевидно, что они были старыми друзьями.
— Вы ведь Лон Мак-Фейн? — услышал я ее вопрос. — Я припоминаю вас. Последний раз я, кажется, видела вас на пароходе. Я помню…
Она внезапно запнулась, словно увидела нечто ужаснувшее ее. Я понял это по тому страху, который мелькнул у нее в глазах. К моему удивлению, слова и поведение женщины сильно взволновали Лона. На лице у него появилось отчаяние, но голос прозвучал очень сердечно и мягко.
— Последний раз мы с вами виделись в Доусоне, когда отмечался не то юбилей бракосочетания королевы, не то день ее рождения. Разве вы не помните; на реке устраивались гонки на каноэ и были еще гонки на собаках с препятствиями по главной улице?
Ужас исчез из ее глаз, и вся она словно обмякла.
— Ах да, теперь я припоминаю, — сказала она. — И вы выиграли один заплыв.
— Как дела у Дэйва за последнее время? Наверное, напал на новую жилу?
— спросил Лон без всякой связи.
Женщина улыбнулась и кивнула, потом, заметив, что я развязал спальный мешок, показала в дальний конец комнаты, где я мог разложить его. Ее собственная койка, я заметил, находилась к другом углу.
— Когда я услышала лай собак, я подумала, что это Дэйв приехал, — сказала она.
Больше она не сказала ни слова и только смотрела, как Лон готовит ужин, и словно прислушивалась, не раздастся ли на тропе лай. Я растянулся на одеялах, курил и ждал. Здесь была какая-то тайна, это я сообразил, но больше ничего не мог понять. Какого черта Лон ничего мне не намекнул до того, как мы приехали? Она не видела, что я разглядываю ее, а я смотрел на ее лицо, и чем дольше я смотрел, тем труднее было отвести глаза. Это было необыкновенно красивое лицо. Я бы сказал, в нем было что-то неземное, оно озарялось каким-то светом, особенным выражением или чем-то, чего «не встретишь ни на суше, ни на море». Страх и ужас совершенно исчезли, и сейчас оно было безмятежно и прекрасно, если словом «безмятежность» можно охарактеризовать то неуловимое и таинственное, что не назовешь ни сиянием, ни озаренностью, ни выражением.
Неожиданно она повернулась, словно впервые заметив мое присутствие.
— Вы видели последнее время Дэйва? — спросила она.
У меня с языка уж готов был сорваться вопрос: «А кто такой Дэйв?» — как вдруг Лон, окутанный дымом от жарящегося сала, кашлянул. Может быть, он закашлялся от дыма, но я воспринял это как намек и проглотил свой вопрос.
— Нет, не видел, — ответил я, — я новый человек в этих краях…
— Вы на самом деле не слышали о Дэйве, о Большом Дэйве Уолше? — прервала она меня.
— Видите ли, — сказал я извиняющимся тоном, — я новичок в этих краях. И жил я большей частью в Низовьях, поближе к Ному.
— Расскажите ему про Дэйва, — обратилась она к Лону.
Лона эта просьба, видимо, вывела из себя, но он принялся рассказывать с той же сердечной и мягкой интонацией, которую я заметил и раньше. Она показалась мне чересчур сердечной и мягкой, и это меня раздражало.
