Между двумя огромными серо-зелеными горами, между суровыми скалами и изумрудными кронами деревьев пролегла долина — узкая, словно ущелье, протянулась она на запад, к морю. Здесь едва хватало места для дороги, наполовину прорезанной в камне. Она шла вдоль узкой полосы темного озера невероятной глубины, под сенью нависающих утесов. По мере того как долина расширялась, по сторонам вздымались крутые склоны, а озеро превращалось в бурный пенный поток, разделявшийся на крошечные запруды и озерца на относительно ровных участках берегов. Ступенчатые уступы гор время от времени были отмечены следами цивилизации среди пустынных просторов: группы деревьев, коттеджи и небольшие, обнесенные каменными оградами поля произвольной формы, черные груды торфа, припасенного к зиме. А вдали начиналось море — точнее, величественная Атлантика с диким извилистым берегом и мириадами мелких скалистых архипелагов. Темно-синие воды и неясный горизонт, озаренный бледным свечением, а у самого берега тут и там вздымались пенные валы, различимые в разрывах скал, о которые разбивались ритмично накатывающие волны, то и дело проглатывающие участки песчаного пляжа.
Меня поразило небо — оно затмило все прежние воспоминания о красоте небес, хотя я как раз прибыл с юга и был буквально околдован итальянскими вечерами, когда темная синева небес постепенно обретала бархатистую черноту соловьиных ночей, а голоса птиц гармонировали с богатством цветовых оттенков и вместе они создавали единую атмосферу.
Вся западная часть неба представляла собой великолепие пурпура и темного золота, обрамленное массами штормовых туч, громоздившихся ввысь и припадавших к морю, словно на них навалился невыносимый груз. Фиолетовые тучи к центру становились почти черными, а их внешние края были чуть подсвечены золотистыми тонами. Между ними сверкали бледно-желтые, шафрановые и пламенно-алые перистые облака, ловившие сияние заката и отбрасывающие отсветы на небо к востоку.
Никогда прежде мне не доводилось видеть столь прекрасный пейзаж, а поскольку я привык к пасторальным равнинам и лугам во время визитов в ухоженное имение моей двоюродной бабушки в Южной Англии, новые впечатления совершенно захватили меня и взволновали воображение. За все полугодовое путешествие по Европе, которое только что завершилось, я не оказывался среди подобных ландшафтов.
Море, земля и воздух демонстрировали торжество природы, говорили о ее диком величии и красоте. Воздух вокруг был почти недвижим — но в этом покое чудилось нечто зловещее. Подобная тишина, всеобъемлющая и таинственная, создавала напряжение, предвещала перемены, надвигавшиеся издалека — со стороны великой Атлантики, накатывавшей волны на скалы и заполнявшей полости между ними.
Даже мой кучер Энди внезапно замолчал. До сих пор, на протяжении сорока миль пути, он не умолкал, излагая мне свои взгляды на жизнь. Он делился приобретенным опытом, снабжал бесконечными сведениями о регионе, о нравах и обычаях местных жителей. На меня обрушивался каскад имен, подробностей чьих-то биографий, романов, надежд и опасений — всего, что составляло круг интересов и занятий этой провинции.
Ни один цирюльник — а ведь именно представителей этой профессии принято считать образцами неумолчного красноречия — не смог бы превзойти ирландского возницу, одаренного самой природой особым ораторским талантом. Не было пределов его способностям черпать вдохновение в любой детали пейзажа и превращать ее в источник новой темы, которую удавалось развивать вплоть до появления нового повода и нового фонтана сюжетов.
Впрочем, я был только рад «блестящему дару молчания», внезапно поразившему Энди посреди изменившегося ландшафта, так как я желал не только упиваться величием и необычностью всего, что открывалось теперь моему взору, но и понять во всей полноте те глубокие и незнакомые мне прежде мысли и чувства, что вызревали в душе. Возможно, все дело было в грандиозности пейзажа, а может, сыграла свою роль атмосфера надвигавшейся июльской грозы, но я ощущал непривычную экзальтацию, странным образом сочетавшуюся с обостренным чувством реальности окружающих меня объектов. Как будто в открытую к Атлантике долину шла не просто гряда грозовых туч, но иная, новая жизнь, обладавшая властью и полнотой, прежде мне не ведомыми.
Я словно очнулся от долгого сна. Мой заграничный вояж постепенно сокрушил прежние неопределенные представления о жизни, а ощущавшаяся в воздухе буря казалась предвестием радикальных перемен в моей жизни. На фоне дикой естественной красоты и величия ландшафта я с невероятной остротой осознавал свое пробуждение, впервые воспринимая окружающий мир столь реальным и могучим.
До сих пор вся моя жизнь текла по инерции, я был слишком молод, мне не хватало знаний о мире — должно быть, в этом я не слишком отличался от сверстников. Я поздно расстался с детством и мальчишескими забавами и интересами, не спешил взрослеть, да и сейчас еще не до конца понимал свое новое положение. Я впервые оказался вдали от дел и обязательств — по-настоящему свободный от забот, вольный в своем выборе и занятиях.
