Двадцать лет он прожил с ними. И даже привык. Сроднился. Двадцать лет он метался между страхом и местью, между справедливостью и наказанием.
Они, именно они убили его дочь. Да, именно они.
Неужели за это он смог их полюбить?
Он и они. Большая семья. Глебов — папа погибшей дочери. Ляли-старшей. Глебов — дед юной внучки, немного больной девочки, Лялечки-младшей. Глебов… но кто он Им и кто Они ему?
Жанна, Наташа, Афина, Даша — подружки? Родственницы? Мачехи? Жены его непутевого зятя Кирилла? Или бывшие жены его непутевого зятя? Может, кандидатки?.. У них у всех своя жизнь. Они думают, что у них своя жизнь… Они только думают так. Потому что Глебов — это их семья. Он их единственная реальность. Он давал им работу, будущее, некоторым даже прошлое. Они не любили его дочь, но были вынуждены полюбить внучку. Двадцать лет он не отпускал их от себя ни на шаг. И не отпустит теперь…
Девочки выросли, но главное еще не случилось.
— Сколько это может продолжаться? Сколько, я тебя спрашиваю? — Афина разложила телеса на заднем сиденье микроавтобуса и оттуда дергала за руку сидящую впереди Жанну.
— Себя спрашивай, отстань, а… Меня сейчас укачает, и я испорчу тебе платье.
— Ты жизнь мне испортила — и ничего. — Афина скорбно поджала губы и пристально посмотрела на свои пальцы, унизанные перстнями. — И вообще, этому надо положить конец. Я предлагаю выяснить, кто чего тогда видел, и разбежаться по своим судьбам, как по норам.
— Запиши это себе в блокнот: «Воспоминания о кошке — «Титаник» для мышки». При талантливой обработке это легко войдет в слоган для рекламы. — Жанна невольно зевнула и зажмурилась. Она неплохо провела ночь и собиралась провести так же еще одну. Если старый хрыч позволит Славику приехать, то выходные могут войти в реестр Жанниных счастливых дней.
— Я вот думаю, а может, это ты ее убила? — Афина нависла над Жанниным плечом и задышала прямо в ухо: — Вот все думаю и думаю, потому что тебе-то больше всех повезло?
— Нет, я, конечно, знала, что ты — идиотка, но что шизофреничка… Ты бы к Наташке на прием сбегала. Головку бы подлечила… Оставь меня в покое, будь так любезна.
Они замолчали. Жанна думала о том, что Афина умудрилась пропустить все на свете. А если бы у света был конец, она умудрилась бы пропустить и его. Афина всегда была Машей-растеряшей. Она умудрилась сойти с ума первой, накрыться своими страданиями с головой, а потом еще начала играть у них на нервах. А больше ей ничего не оставалось. Асфальт плавился, ветер с треском врывался, проваливался внутрь салона и, закипая, улетал на волю. Город прощался с окраиной и аккуратно срастался с селом, вызывая к жизни яркие коммунистические лозунги их, к несчастью, совместного детства. Афина негодовала. Только ради правды, пусть и мучительной, она оставалась рядом с этими потаскухами. Она все пыталась и пыталась уйти от тяжелых воспоминаний, пока наконец не поняла, что они и составляют ее жизнь. К счастью, хотя бы Лялечка-младшая оказалась на ее стороне.
Немножко слабоумная, но женщину это не портит. Вон Жанка — та и вовсе больная на голову. Славику — всего-то в районе двадцати годков. И Лялечке он подходит куда больше. Да, Лялечке он подходит куда больше. И по ней-то совсем незаметно, что глупенькая. А на Жанке — пробы ставить негде. Идет с ребенком — Славиком — по городу, в матери ему годится, а как прижмется худым плечом и плоской грудью, так и смотреть тошно. Но так и задумано. Так и задумано, значит, правильно. Афина сплюнула себе под ноги и снова тронула Жанну за локоть.
— У меня была Лялечка…
— Галлюцинации? Бред вины? Или ты перешла на наркотики?
— У меня была Лялечка-младшая…
— Ее зовут Лариса, — сказала Жанна жестко. — У нее свое имя и своя жизнь. И никто не вправе надевать на нее тогу матери!
— Ногу что?
— Тогу, дура. Не смей портить мне ребенка! Не смей, иначе будет только хуже…
Афина вздохнула. Конечно, Жанке повезло больше всех. Тринадцать лет она растила Лялечку, моталась с ней по врачам, знать не знала и слышать не желала о том, что Лялечка могла бы всем помочь. Тогда Лялечке было три годика… Она не могла выступать как свидетель, но детские воспоминания — самые сильные.
А особенно если гипноз.
Украдкой Афина пыталась проводить с Лялечкой сеансы самодеятельного гипноза. Она вертела у девочки перед носом елочной игрушкой и громогласно считала до десяти. Лялечка тупо хихикала и говорила, что внутри ей щекотно. Но ничего не хотела вспоминать.
— И не вздумай снова влезть с этим со всем. Виктор сейчас очень большая шишка. Можешь получить по шапке. — Жанна повернулась к Афине и строго пристукнула рукой по спинке сиденья. — Ему все еще больно.
— Гнойные раны надо вскрывать… — вздохнула Афина.
— Я последний раз еду на дачу вместе с тобой. Я лучше пешком туда буду ходить, чем выслушивать твой бред.
— Конечно, с Дашкой оно куда спокойнее. Или с этой хапугой Наташкой.
Дашке и Наташке было тоже по сорок лет. До рубежа «ягодки» оставалось еще пять, а жизнь ни шатко ни валко выписывала на лицах замысловатый узор и все не собиралась останавливаться на этом пути. Все они были еще моложавые. Разве что Жанка… Впрочем, на фоне Славика ее дутая нарисованная свежесть сразу меркла. Так ей и надо.
![Осенний покер [=Нечетная пара]](/storage/book-covers/5c/5caaa022ca43294703e627df6a5216e339677b78.jpg)
