От нечего делать в аэропорту мы играли в города. Вылет задерживался, мировая география заканчивалась.
– Куала-Лумпур! – объявил сын, потирая ладони.
У него в комнате над кроватью висит карта мира. А если много лет спать, уткнувшись носом в Индокитай, можно получить серьезное преимущество в этой игре.
– Э-э-э… Ромашково! – неуверенно предложила я.
– Какое еще Ромашково? Нет такого города! – возмутился муж.
– Как – нет, когда в него паровозик ездил?! – заспорила я.
– Отставить паровозик, он мультяшный, давай настоящий город.
– Э-э-э… Ладно, тогда Рейкьявик!
– Э-э-э… Ладно, тогда Коростень!
– Нет такого города! – заспорил уже сын.
– Да как нет, моя мама, твоя бабушка из него родом!
– Это не город, а ма-а-аленький городишко! – вмешалась я.
– Какой городишко?! – Колян не давал позорить родину предков. – Про Коростень даже в летописи написано, его княгиня Ольга голубями сожгла!
– О! Видишь? Сожгла! Значит, точно нет такого города! – обрадовалась я. – Ура, я выиграла!
– Не выиграла, у меня есть еще города на «кэ»: Кито, Каракас и Кайена! – окоротил меня сын.
Он иногда переворачивается и спит, уткнувшись в Южную Америку.
– Что, все? Сдаетесь? Значит, я выиграл! – Потомок поаплодировал себе и встал – очень вовремя объявили посадку на наш рейс.
Мы летели в город на букву «М» – столицу нашей Родины. Не по делам, а просто так – погулять и развеяться.
Развеяться получилось сразу же на выходе из аэропорта: в Белокаменной было ветрено и холодно. После теплого солнечного Краснодара – очень неуютно.
– Спрашивается, чего нас занесло в декабрьскую Москву? – риторически вопросил Колян, поднимая капюшон теплой куртки.
Я только пожала плечами.
Дело было так: после долгой – на месяц – летней поездки в Анталью сын устроил бунт. Истощилось у юного патриота терпение, не вынесла душа поэта ностальгии по родным березкам!
– Когда уже закончится это гадство?! – шумно возмущался он. – По три раза в год за границу, сколько можно!
И, пока онемевшие от неожиданности и, чего уж скрывать, праведного родительского негодования мама с папой безмолвно переглядывались, телепатически транслируя друг другу сложные матерные конструкции, этот неблагодарный и наглый типчик вооружился ручкой и накатал список городов земли русской, обязательных для скорейшего посещения.
В список для начала вошли Москва, Питер, Казань, Нижний Новгород, Самара, Новосибирск и Екатеринбург. Спасибо, без Владивостока пока обошлось. Гражданин сын решительно потребовал соблюдения паритета: одна поездка за границу – одна по России.
Хотите в Лондон? О’кей, но сначала в Урюпинск.
Опять в Рим? Ладно, так и быть, но только через Воркуту.
А иначе, сказал, никуда больше с нами не полетит.
И между строк читалось: а затолкаете в самолет на Париж силой, шантажом и угрозами – угоню лайнер в Саратов, в глушь, в деревню!
Короче, мы сдались и в середине декабря полетели не к теплому морю, как хотелось, а в Москву. Во всем самом теплом, что имелось в наших краснодарских платяных шкафах. И чего, я уже определенно это чувствовала, лично мне в промозглой Белокаменной будет недостаточно.
– Хорошо хоть с общественным транспортом в столице нет проблем! – порадовалась я, когда мы вынырнули из метро, где успели отогреться по пути из аэропорта.
– Какие могут быть проблемы в Москве? – простодушно удивился сын. – Это же столица, образцовый город страны! Тут все лучшее!
– Даже жители? – усомнилась я, столкнувшись с парой торопыг, которые не извинились за то, что налетели на меня.
– В московском человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли! – громко возвестил Колян, слегка переиначив Чехова.
Услышав это, третий толкнувший меня торопыга соизволил извиниться.
Муж гордо посмотрел на меня: видишь, мол, каково мое благотворное влияние?
Я покивала – вижу, мол.
Хотя видела не очень-то: низко надвинутый капюшон почти закрывал глаза.
В московское гостеприимство я не особенно верила – и не зря. Мы еще не успели дойти до арендованной квартиры, как были атакованы интересной гражданочкой. Выцепив нас мутным взглядом в пасмурной толпе пешеходов, она просияла и радостно завопила:
– Во-от, понаехали!
Я притормозила. Тетка в вытянутых трениках, линялой куртке и мохеровой шапке, над узором которой изрядно потрудилась моль, с готовностью продолжила свой обличительный монолог:
– Небось, из Хохляндии! Торгаши! Спекулянты! А мы тут живем и работаем!
– А мы отдыхаем, – походя добродушно уведомил ее сынище.
Он шел вприпрыжку и басовито похохатывал – ему все нравилось: и снежная каша с крупной солью, и толпы людей, и хмурые охранники, стерегущие новогодние декорации, и даже эта вопящая тетка. Такая смешная!
– Приперлися! Нарядилися! Рожи сияют! А у нас так не ходят и такое не носят! – Тетка обличительно потыкала пальцем в Коляна.
Муж пламенел красной зимней курткой, броским кумачовым чемоданом и здоровым кубанским румянцем. Все вместе создавало эффектный образ и. о. Деда Мороза с мешком подарков и вообще-то неплохо вписывалось в концепцию праздничного убранства столицы нашей Родины.
