Жак Стернберг. Жуткие истории
Я проходил перед ним каждый вечер. Оно поджидало меня справа от обувного магазина. Это уже стало ритуалом: я останавливался, замедлял шаг и смотрелся в него.
Зеркало посылало мне странное отражение, — деформированное, необычайно вытянутое и тощее, с лицом, наполовину съеденным какой-то разновидностью рака, — и всякий раз в течение нескольких секунд я испытывал удовольствие от охватывавшего меня изумления. Немного дальше меня ждало нормальное зеркало, с нормальным отражением, и я снова испытывал удовольствие, увидев себя нормальным.
И вот прошло всего-навсего года два, наверное, на меня вдруг напала беда. Должно быть, она давно меня караулила, затаившись в этом самом зеркале. Однажды вечером совершенно неожиданно нормальное зеркало послало мне отражение в точности такое же, как кривое, и я увидел в нем свое вытянутое, изможденное, искаженное лицо.
Я стремглав бросился по улице, нашел другое зеркало, потом еще и еще какие-то витрины. В них мое отражение было обезображено различными предметами роскоши, складками тканей и прочими дорогими товарами, но не настолько, чтобы скрыть страшную и невероятную явь.
Наконец я ворвался в какой-то магазин, поймал испуганный взгляд продавщицы, а за ее спиной увидел в зеркале свое отражение и, вопреки здравому смыслу, вынужден был признать очевидность свершившегося. Это даже показалось мне не лишенным определенной логики…
Никому ведь никогда не придет в голову оспаривать закон, согласно которому отражение в точности повторяет черты и контуры отражаемого предмета… Это физический закон, доказанный и проверенный. Но, выходит дело, существует и обратный закон, закон-насмешка, бесспорный и непреложный, согласно которому предмет неизбежно принимает черты и контуры своего отражения. Я попал в ловушку и стал живым доказательством этого закона.
ЭТО была всего лишь фотография. Обыкновенная, пожелтевшая от времени да впридачу еще плохо снятая.
Я никогда не вынимал ее из аляповатой золоченой рамки, которая много лег висела у меня в комнате, в углу.
На этом снимке мне, наверно, лет шесть-семь. Мне всегда говорили, что это напоминание о моем детстве. Лица на снимке не видно. Я стою лицом к кирпичной стене, образующей угол. В стене — маленькая дверца, почти наверняка зеленая. За стеной — другая стена. А за ней — третья, огромная слепая стена дома без окон. Почему я не выбросил эту фотографию? Должно быть, из-за чередования стен, однообразно гладких и мрачных.
Хотя о настоящей причине я догадался много позже.
Как-то вечером, блуждая в незнакомой части города, я очутился именно в том месте, которое можно увидеть на фотографии. Дверца в стене действительно оказалась зеленой. Лицом к стене стоял какой-то мальчик. На вид ему было лет шесть или семь. Лица не было видно. Никаких сомнений: это был тот самый мальчик, что стоит лицом к стене на моей фотографии. Я всегда думал, что на фотографии — я. Оказывается, нет, и теперь это стало совершенно очевидно. На фотографии запечатлен другой ребенок, совершенно мне не знакомый, стоящий па фоне кирпичной стены…
И мне не нужно было толкать маленькую зеленую дверцу, чтобы узнать, что ждет меня за ней.
ПОДОБНО большинству памятников, он установлен посреди сквера.
Он сделан из камня и бронзы, как и все памятники.
И, как почти все памятники, окружен цветочными клумбами и гранитными тумбами.
На постаменте стоят мужчины с мечом и напряженными мускулами и безутешные плакальщицы. Этим он тоже не отличается от других памятников.
В целом можно подумать, что это самый что ни на есть обычный памятник, пока взгляд не перебежал к надписи, выбитой по кругу на цоколе.
И вот читаешь одну единственную фразу: «Живущим. Всем тем, кому предстоит день за днем, в скорби, прожить свою жизнь».
ОДНАЖДЫ они вернулись на Землю.
Они рассказали нам, что мы не животные, и не духи бесплотные, и даже не человеческие существа. Мы — роботы.
Роботы из плоти и крови, потому что именно из этой материи они нас сделали. Они сотворили нас по своему образу и подобию, но довольно грубо, наспех, обойдя вниманием детали. Людьми на всей планете были они одни, но улетели с нее в незапамятные времена. И оставили Землю нам. Просто им было все равно, к тому же они сделали нас изобретательными и предприимчивыми, а заодно наделили честолюбием, трудолюбием и профессиональной сознательностью. Много веков подряд, сами того не ведая, мы были арендаторами этой планеты.
И вот они вернулись.
И в безучастном взгляде, которым они на нас взирали, не было ни благодарности, ни снисхождения.
СЦЕНА представляет собой ничто. Действие происходит нигде. Впрочем, и действия-то никакого нет. Персонажей тоже нет. Само собой, никто ничего не говорит.
Занавес еще не поднялся, потому что он в химчистке.
Трудно сказать, полон зал или пуст: он еще не построен. И в данный момент неизвестно, будет ли. Возможно, однажды это все же случится, кто знает?
Что касается автора, то нынче утром он задумал пьесу. А днем — взял да и помер.
Обозначенная с обеих сторон изрядным количеством пограничных столбов и плотной сетью электрической проволоки, граница тянется по прямой линии с востока на запад и делит город на две почти равные части, проходя по его центру.