При создании любой книги первая задача автора состоит в том, чтобы заинтересовать читателя, вторая его задача — до определённой степени удовлетворить возникший интерес, и третья задача — указать путь тем, кто захочет пойти дальше и приобрести более обширные познания. Работая над этой книгой, я старался не упускать из виду две первые задачи, тогда как последнюю отчасти сможет выполнить подобранная мною библиография.
Памятуя о том, что книга адресована в первую очередь школьникам и студентам, ещё не имеющим глубоких знаний об её предмете, я намеренно ограничивался описанием самых существенных черт того или иного феномена, стремясь сделать изложение как можно более простым и понятным. По той же причине, цитируя средневековых авторов, я, не колеблясь, исправлял написание слов на современное или вовсе заменял устаревшее слово его современным эквивалентом, если мне казалось, что текст первоисточника может стать камнем преткновения для непосвящённых. Приводимые в книге цитаты ценны для меня своим содержанием, и потому, на мой взгляд, гораздо важнее сделать так, чтобы был ясен их смысл, нежели, предъявив читателям точный текст первоисточника, предоставить им зачарованно глазеть на незнакомые сочетания гласных и согласных. Однако я был бы полностью счастливым человеком, если бы мне удалось побудить своих читателей обратиться к цитируемым текстам и самостоятельно поработать с ними. По-настоящему постичь жизнь средневекового общества можно только путём тщательного изучения великого множества спутанных и разрозненных следов, оставленных этой жизнью.
Незадолго до начала Первой мировой войны Редьярд Киплинг, говоря о рядовых солдатах, не пользовавшихся в то время благосклонностью широкой публики, утверждал, что они не «святые, вылепленные из гипса», но люди из плоти и крови, «до удивления похожие на нас». Средневековых людей принято изображать так, словно они были подобны тем святым или бесам, что высечены из камня на церковных фасадах; однако чем ближе мы знакомимся с жизнью Средних веков, тем отчётливее понимаем: они тоже были людьми из плоти и крови, до удивления похожими на нас. Эдуард I, «Величайший из Плантагенетов» и «Молот шотландцев», — изумительный король, но он предстаёт перед нами в новом свете, когда мы узнаём, что великий монарх покупал игрушки — ярко раскрашенный лук или маленькую повозку — для своих детей, либо откупался от придворных дам, которым удалось застичь его в постели утром на второй день Пасхи, или же когда мы читаем письма этого короля к своей матери и видим, что он точно так же добродушно и сердечно пошучивает, как иной раз шутим в письмах родным мы сами. Человеческая природа в Средние века была почти такой же, что и в наши дни; редко кто из нас сможет проявить себя во всём блеске, пока не позавтракает, и приятно прочесть у средневекового писателя XII века об одном из нормандских завоевателей Ирландии: «Сей муж был таков, что по утрам обыкновенно бывал брюзглив и раздражителен, тогда как после еды становился великодушен, весел, любезен и щедр со всеми».
Однако, хотя человеческая природа была почти такой же, условия жизни были совершенно иными, и если мы хотим понять своих предков, то нужно попытаться взглянуть на жизнь средневековой эпохи их собственными глазами. Наши представления о жизни, комфорте и морали разительно отличаются от средневековых — так мы обычно называем тысячелетний период от завоевания Британии саксами до царствования Генриха VIII[1] или, в более узком смысле, вторую половину данного периода. Даже на протяжении этих пяти веков культурные нормы и принципы во многом претерпели заметные изменения, и всё же, если рассматривать упомянутый период в целом, между Средними веками и современной эпохой пролегает чёткая грань, обозначенная переменами, произошедшими в XVI веке. Если мы хотим представить себе условия средневековой жизни, опираясь на наши знания о жизни современной, не стоит искать аналогий в нынешней Англии; скорее, следует обратить свой взор в сторону балканских стран, где жизнь во многих отношениях походит — или походила вплоть до последней войны[2] — на жизнь Англии XIV века.
Поскольку современный и средневековый стандарты жизни совершенно различны, нельзя говорить, будто бы один из них «выше» или «ниже» другого. Пусть в жилищах могущественных норманнских баронов не было «ванны (с холодной и горячей водой) и повседневных удобств», имеющихся сегодня в самых скромных домах, однако из этого вовсе не следует, будто средневековые лорды жили убого: в их распоряжении были все те блага, какие они могли себе представить, и потому они так же точно купались в роскоши, как какой-нибудь современный миллионер, окружённый теми жизненными удобствами, какие уже может помыслить он; дело в том, что роскошь и даже комфорт познаются только в сравнении. Нам незачем печалиться о жизни своих предков; они не нуждаются в жалости. Жизнь одинакова во все времена: она комфортабельна для богатых и не столь комфортабельна для бедных, чьё чувство дискомфорта вызвано существованием притягательной, но недоступной для них роскоши; посему мы можем сказать, что наиболее комфортно люди живут при таком состоянии общества, когда различия между бедными и богатыми являются наименьшими, и подобное состояние скорее стоило бы искать в раннем Средневековье, нежели в нашем веке. Более того, благополучие и комфорт — это далеко не то же самое, что счастье, и если мы многого достигли в искусстве создания жизненных удобств, то вместе с тем утратили нечто в искусстве наслаждаться жизнью. Это естественно, поскольку в Средние века нация пребывала в юношеских летах, а радость так же пристала юности, как уют и покой — преклонному возрасту; скажем, в юности нас радуют простые удовольствия и даже некоторые неудобства жизни на лоне природы, тогда как с годами мы предпочитаем оставаться в унылом домашнем уюте, регулярно питаться привычной пищей, не имеющей романтического аромата лесного костра, и спокойно спать в постели, на которую не заползают уховёртки и под которой не вздымаются кротовые кочки. Чем пристальнее мы будем вглядываться в средневековую Англию, тем больше будем склоняться к тому, чтобы представлять её юной, дерзкой и счастливой. Начнём с того, что страна играла яркими красками. Церкви пестрели витражами и настенными росписями, одеяния знати и богачей — как женщин, так и мужчин — смотрелись нарядно и живописно, и хотя крестьяне носили более практичные, коричневые и синие одежды, они обычно старались украсить свои капюшоны и платки вкраплением красного или другого яркого цвета. А кроме того, страна полнилась песнями. Пусть англичане никогда так не увлекались музыкой, как валлийцы или ирландцы, и пусть жители юга страны даже в XII веке были менее музыкальны, чем северяне, всё же этот народ любил музыку; а где песня, там и танец, и нигде сельский танец не достиг такого расцвета, как в Англии. Фиц-Стефан, оставивший нам описание Лондона конца XII века, говорит о танцах на лугу, завершавших праздник, который был наполнен задором конных скачек, игр с мячом и шуточных турниров. В этом рассказе о праздничный толпах, гуляющих в Лондоне или, точнее, в его окрестностях, чувствуется наслаждение жизнью, и тот, кому жители нормандской Англии представляются угрюмыми варварами, может сравнить картину, нарисованную Фиц-Стефаном, с тем, что мы видим сегодня на Хампстед-Хит в дни больших праздников: «Ежегодно во вторник на масленой неделе школяры всё время от восхода солнца до полудня развлекаются, устраивая петушиные бои; после обеда вся молодёжь отправляется в поля играть в мяч. Школяры всех школ идут с мячами и битами в руках; почтенные состоятельные горожане выезжают за город верхом, чтобы посмотреть на состязания молодых и доставить себе удовольствие, любуясь их ловкостью. Во время Великого поста каждую пятницу компания молодых людей отправляется верхом в поля, впереди всех скачет лучший наездник. Далее торжественно следуют сыновья горожан и прочая молодёжь с тупыми копьями и щитами, и там они демонстрируют воинское искусство. На пасхальной неделе устраиваются состязания на воде. Посреди реки укрепляют столб, на который вешают щит, и подготовив лодки без весел, отпускают их на волю стремительного течения; на носу лодки стоит юноша, чья задача — попасть копьём в щит. Если ему удаётся это сделать и, преломив копье о щит, удержаться в лодке, считается, что он совершил достойный подвиг. Тот же, кто не смог попасть в цель, со всего размаху налетает на щит, падает в воду, и его несёт мощное течение; но по обе стороны от щита дежурят две лодки с молодыми людьми, и те стараются как можно скорее вытащить упавшего. На мосту, на пристанях и в расположенных вдоль берега домах собирается множество людей, которые веселятся, глядя на это зрелище. В дни летних церковных праздников молодёжь развлекается скачками, танцами, состязается в стрельбе, в борьбе, в метании камней и испытывает свои щиты; многие девушки, взяв в руки бубны или тамбурины, лихо отплясывают под их звуки и танцуют до тех пор, пока не потемнеет в глазах». Четыре века спустя Джон Стоув писал о том, что ему доводилось видеть, «как в летнюю пору на Темзе иные, держа в руках длинные палки с плоским передним концом, стремительно неслись навстречу друг другу в лодках-гуари, и нередко при столкновении один из них, а то и оба, падали в воду и промокали до нитки». Однако Средневековье уже отходило в прошлое, уступая место эпохе более степенной и рассудительной: Джон Стоув на старости лет с сожалением говорит о том, что «бывало, юноши этого города собирались в дни церковных праздников после вечерней молитвы у дверей своих господ, дабы поупражняться с дубинками и щитами, в то время как девушки, одна из которых аккомпанировала остальным на бубне или тамбурине, танцевали пред взором господ и дам среди гирлянд, протянутых над улицей; и коль скоро эти прилюдные развлечения времён моей юности подвергаются гонениям, стоит опасаться, как бы в покоях за запертыми дверьми не творились куда худшие дела».
