Шон О'ФАОЛЕЙН
ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ВЫШЛА ЗАМУЖ ЗА КЛАРКА ГЕЙБЛА*
* Кларк Гейбл (1901-1960) - знаменитый американский киноактер.
Перевод А. Ливерганта
Ей бы жить в Москве. Будь она русской, она бы говорила: "Боже, жизнь проходит, а ведь надо жить. На прошлую Пасху, когда облачка плыли над березовой рощей, реки шептали о приходе лета, а соборные колокола плясали и пели, я сидела дома, пила водку и думала о любви. Не знаю, жизнь ли мстит мне за то, что я не живу, или я мщу жизни за то, что она не дает мне жить. Иван Иванович, ради бога, приходите вечером к пруду. Вы расскажете, почему у меня тяжело на сердце". И Иван Иванович пришел бы к пруду и поговорил с ней по душам. Но жила она не в Москве, а в Дублине (Южное окружное шоссе, маленький красный домик в ряду таких же красных домов, садик, рядом дом для престарелых - забит до отказа, и Килманхамская тюрьма - давно заброшена). Она была из тех добродетельных особ, которые пилят мужа, вместо того чтобы, плюнув на добродетель, напиться с ним вместе. Два раза в неделю она ходила в кино, до блеска вылизывала весь дом, каждую неделю покупала новую безделушку на камин, мыла собаку, терла окна, спала после обеда, читала "Болтовню" и другие женские журналы, ходила гулять, а потом сидела дома, дожидаясь мужа с работы.
Каждый вечер разговор происходил один и тот же:
Она: - Устал, дорогой?
Он: - Не очень, лапочка.
- Что было на обед?
- Отличный обед: свиная отбивная, шпинат, жареная картошка, пирог с ревенем, кофе. Очень вкусно.
- А я помыла Герби. Посмотри, какой чистый. Его мыть - наказание. Но он душка. Ведь ты душка, Герби?
- Хороший, хороший Герби. Любишь купаться, собака? Лю-юбит. С мыльцем, да? Устала, лапочка?
И она всегда отвечала, что устала, даже очень, или что у нее колет в боку, или болит голова, и при этом изображала на лице тоску, а он говорил, что ей не надо бы так себя утруждать, право, незачем, а она вскидывала брови и грустным голосом просила дать ей вечернюю газету. Тогда он предлагал ей пройтись или сходить в кино, или садился выкурить трубку, или рассказывал неприличный анекдот, после чего супруги отправлялись спать - и так повторялось da capo* изо дня в день. Прежде чем лечь, она обязательно читала молитву, перебирая четки, а потом, свернувшись калачиком, ложилась рядом с мужем и ждала, пока тот захрапит. Он был честный, работящий, прямодушный, во всех отношениях достойный человек и ей нравился, но она его не любила. Кроме того, у них не было детей, и это ее огорчало. К тому же он был методистом и регулярно ходил в ближайший методистский храм, и это тоже ее огорчало. Ее не покидала надежда обратить его в истинную веру: она об этом прилежно каждый день молилась, хотя ему никогда ничего не говорила. Как всякий англичанин, он был весьма несговорчив в вопросах религии.
* сначала (итал.).
Как-то утром, поцеловав мужа на прощание у калитки своего садика, она вдруг отпрянула и внимательно посмотрела на него:
- Дорогой, ты не брился?
Глупо хмыкнув, он приподнял шляпу и, убегая, бросил:
- Усы отпускаю, лапочка.
С тех пор в течение нескольких недель к их дежурному диалогу прибавилось еще пять реплик:
- Дорогой, мне не нравятся твои усы.
- Отрастут. На работе мне с этими усами и так прохода не дают. Плевать. Завидуют, ясное дело.
- Но они щекочут, дорогой.
- А тебе не нравится, лапочка?
Однажды вечером они пошли в кино на "Сан-Франциско" с Жанетт Макдональд и Кларком Гейблом в главных ролях. В фильме действовали дурной человек, хороший человек и поющая героиня, дружбе которых не могло помешать даже то, что героиня все время пела, а хороший человек (его играл Спенсер Трейси) был священником. Как-то дурной человек повздорил со священником, и хотя священник (в миру - боксер) мог бы нокаутировать его одним ударом, он только вытер кровь, выступившую в углу рта, и печально посмотрел на распутника. В конце фильма, когда во время землетрясения земля проваливалась под ногами и в ней зияли трещины, дурной человек становился на колени и обретал веру. В этот момент камера показывала только подошвы мистера Гейбла, потому что в лице его не было и тени покорности. Потом все брались за руки и, просвечивая через наплывающий на них прозрачный занавес кинотеатра, спускались с горы навстречу зрителю, распевая песню "Са-ан-Франциско, открой свои жемчужные врата..." (и так далее), после чего зритель уходил домой совершенно счастливым.
В тот вечер она возвращалась из кино в молчаливой задумчивости. Дорогой она не слышала замечаний мужа о фильме, а дома все как-то странно приглядывалась к нему. Ей не сиделось на месте, ложиться спать она явно не собиралась, отмалчивалась, виновато поглядывала на мужа, забыла помолиться на ночь и долго еще лежала без сна, глядя, как по отрогам холмов пробегают тусклые блики городских огней.
На следующий день утром она одна пошла в тот же кинотеатр, а вечером попросила его пойти с ней еще раз, чему он был только рад, потому что хотел еще раз посмотреть, как проваливается земля во время землетрясения. Весь фильм она просидела, держа мужа за руку и украдкой поглядывая на его черные, как у Кларка Гейбла, усики. Перед сном она надела розовую шифоновую ночную рубашку - ту самую, которую купила, когда думала, что родит, а был выкидыш; еще она надевала ее, когда ей удаляли камни, и когда у нее был аппендицит, и когда ее везли в больницу после падения с лестницы. Она побрызгала из флакона духов за ушами и, взглянув на себя в зеркало, сказала:
