Из книги о солдатах и комбатах «Белый ангел в поле»
История эта, по всей вероятности, вряд ли была бы написана, если бы не одна случайная встреча, которая бросила на нее неожиданно яркий свет. В жизни нередко случается, что какой-нибудь человек или событие кажутся нам самыми ординарными, и лишь потом, когда проходит немало времени, мы начинаем понимать их в истинном значении, и перед нами вместо будничности обнаруживается чудо человеческого бытия.
Сорок второй год для южных армий был тяжелейшим испытанием, втянул в сталинградскую воронку более миллиона людей — пожилых и молодых, женатых и холостых, веселых и брюзгливых, ярких по характеру и малозаметных. Одним из них был капитан Виталий Косовратов. Он прибыл к нам в первой половине сентября вскоре после того, как наши дивизии заняли на правом берегу Дона от хутора Рыбного до Серафимовича плацдарм, с которого позже двинулись на Калач наши танки, замыкая в кольцо группировку Паулюса. В штабе дивизии Косовратова назначили — предшественник был убит — комбатом с «посадкой» на высоту между Рыбным и Матвеевским, голую, неуютную, обдуваемую ветром и палимую все еще жарким солнцем. К тому же плацдарм в этом месте был узким, метров пятьсот в глубину до мелового обрыва, с которого легче было скатиться, чем спуститься.
На войне вообще удобных мест не бывает, но хуже этого придумать что-либо вряд ли было возможно. Досталась нам высота сравнительно легко: под ударом батальона Андрея Шубникова итальянцы просто бежали, побросав в землянках плащ-палатки, тощие байковые одеяла, оранжевые, словно елочные игрушки, гранаты в алюминиевых рубашках и зубные щетки. Но, оглядевшись и спохватившись, непрерывно ее атаковали, так как отсюда не только во всех подробностях просматривалось ближнее левобережье, но и каждая машина, идущая в нашем тылу за тридцать километров. Высоту таранили и грызли ураганными налетами артиллерии, клевали минами, штурмовали с воздуха, утюжили танками. За одну первую неделю на ней был ранен капитан Шубников, погиб сменивший его комбат, был убит командир роты, а второй искалечен. Здесь каждую ночь солдаты хоронили павших или эвакуировали за Дон раненых.
Не знаю, как объяснили Косовратову его задачу, возможно, сухим военным языком, не вдаваясь в подробности, — «оседлать, закрепиться, удержать». Я познакомился с ним по пути на переправу, когда он шел к «месту прохождения службы». Шел и насвистывал мотивчики танго и фокстротов из тех, под которые мы танцевали при луне в парках в канун войны.
Еще не совсем обогретый утренним солнцем, лес был прохладен, наполнен мирными шелестами, шевелил светлые вперемежку с темными пятна на укатанной до блеска дороге, выгонял на работу полчища муравьев и козявок. Тянул легкий ветерок с запахом речной воды, невдалеке слышалось тарахтение повозки и ленивые понукания ездового: «Н-но, милая!» И комбат, с тощим зеленым вещмешком за плечами, шел и насвистывал, заменяя птиц, покинувших эти места из-за постоянных обстрелов. На душе у него, по всему судя, было безоблачно, он явно переоценивал идиллию придонского леса, который в любую секунду мог взорваться свистом, грохотом, шипением осколков. Мы, старожилы, ходили здесь, держа ушки на макушке и непрерывно шаря глазом по обочине, чтобы иметь на примете к случаю рытвину, ямку или воронку. «Пижон или не нюхал пороха? — думал я, постепенно нагоняя Косовратова. — Бравада или благоденствие от неведения?»
— Слушал вас в довоенном репертуаре, — сказал я, когда мы представились друг другу. — Исполнение почти художественное.
— Погодка хороша! — улыбнулся он. — А вот лесок так себе, грибов не видать. Под Ржевом наши теперь небось боровики жарят и рыжики в консервных банках присаливают. Знаете, что такое соленый рыжик к холодной водке?
— А что такое тухлая вода из бензиновой канистры — знаете?
— Думаете — предстоит?
— Там, куда идете, — да.
— Что ж… В жизни всегда так: то вода — беда, то беда — без воды. И так далее. Но я слыхал где-то, что человек выносливее собаки, ко всему привыкает.
— Оптимизм вам, видать, не по карточкам выдавали. Сами весь потребляете или взаймы даете?
— Если просят. А у кого нужда?
— Увидите.
— Да, загнали вас тут во глубину Руси дальше всех. Даже не верится! Но жизнь свое везде возьмет, ее в сапог не вобьешь.
— Повоевали много, опыта набрались?
— Было малость… Ротой командовал, потом в госпитале текущий ремонт делал. Вам не доводилось? Выйдете — тоже насвистывать будете или облакам «Утомленное солнце» петь. Я и сам бы, да у меня голоса настоящего нет…
Мост перейти Косовратов не успел — начался налет. Тявкали зенитки, осыпая листву осокорей мелкими осколками, султаны зеленой воды, подсвеченные солнцем, вспыхивали на стрежне театральными люстрами. Иногда близкий взрыв бомбы осыпал водяной пылью деревья и кусты, и они начинали серебряно сиять, а земля била в ноги короткими толчками, подпрыгивая, как рабочая лошадь под непривычным для нее седлом. По воде плыли оглушенные стерляди, мертвенно белели толстобрюхие судаки.
Я посмотрел на Косовратова. Каски он не надел, на высокий лоб с первой, слабо обозначенной морщиной выбивался из-под пилотки коротко стриженный темно-русый чуб, глаза цвета густо-синей осенней воды смотрели спокойно и сосредоточенно.
