Завет и тяжба

За новизной бежать смиренно

Народ бессмысленный привык.

Пушкин

Иван Бунин как-то написал шуточные стихи на случай с использованием составных рифм. Молодая русская парижанка, уже прикасавшаяся к "парнасскому перу", с занятной непосредственностью спросила поэта, отчего он не пользуется тем же приемом в серьезных стихах — "ведь у вас получается не хуже, чем у Маяковского". Бунин вспылил — и не ответил по существу. Если бы Бунин удостоил любопытствовавшую ответом, он, возможно, сказал бы следующее: рифма кровь-любовь есть живая реальность, языковая данность, отменить которую мыслимо только вместе с русским языком; в эстетике быть левым значит служить сиюминутному ("На рынок! Там кричит желудок..."); подлинные стихи взывают к высокому в человеке, и наш век тотчас перестанет быть низким, как только мы перестанем упиваться низостью; наконец, для поэта нет лучшей похвалы, чем услышать, что он отстал от времени: ведь это значит, что он противостоит времени, то есть осуществляет сокровеннейшее предназначение искусства.

Я попытался на свой лад воссоздать строй мыслей Бунина — в заботе о читателях, ждущих от поэзии новизны. Боюсь, им незачем переворачивать эту страницу.

Сомкнулась картина природы.

Осколки волшебно сошлись.

Пространствовав долгие годы,

На сушу ступает Улисс.

Последние важные части

Вписались в орнамент большой:

Откристаллизованы страсти

Утратолюбивой душой.

Я выяснил, я понимаю

Механику бездн и вершин,

Бестрепетно я нажимаю

Пускатели тайных пружин —

И вещие твари эфира

Являются в должных местах

С ключами от лучшего мира,

Известного в общих чертах.

13-20 февраля 1982

Разве к человеку речь моя?

Иов 21:4

* * *

Auream quisquis mediocritatem...

Сердце, золотая середина,

Разуму посредничая в счастьи,

Ты щедрее лампы Аладина,

Выше, повелительнее страсти.

(Дева плотоядная, нагая —

Судорожно рот ее пылает —

Астма безъязыкая, другая,

Тленом дышит, небо застилает...)

Тягостны людские упованья.

Жил я долго, лучшего — не встретил:

Сердце, ты — источник дарованья,

Как однажды Батюшков заметил.

(Вызволи безумца, сердцевина,

Высвободи попранное счастье.

Да не уступает плоть едина

Алчущей ненасытимой пасти...)

Милая посредственность! Святее

Старое, изнаночное имя,

Что ни год. Бесхитростной затее

Жертвую страстными, напускными.

Пьют волокна, сведены в объятья

Вечностью, лишь в смерти расторжимы,

Из глубин священный ток зачатья,

Сердцевины смысл непостижимый.

3 марта 1984, Уткина Дача

* * *

Еще ты полон этим днём холодным —

Но счёт закрыт: твой труд, твоя печаль,

Всё то, чем был ты пред лицем господним,

Занесено на вечную скрижаль.

Нет корректуры для последней правки,

Обмолвки не искупишь кровью всей,

Приходит ночь, и ангел очной ставки

Является над совестью твоей.

31 мая 1982

Ты, помнится, шла босиком.

Пружинил чуть влажный торфяник

Под маленькой ножкой твоей.

Июньское небо сияло,

И травы бездумно цвели.

Коричневой лентой вилась

Тропинка. Поодаль виднелись

Дома садоводства. Я нёс

Две узеньких лодочки, стелек

Подпревших ловя аромат.

Зачем твою милую тень

Я вызвал? Два раза сменилось

Скудели моей вещество —

И рад я, что наша разлука

Таким сургучом скреплена.

Как ветер был дивно упруг

В то утро! Как сладко пространство

Влекло и лелеяло нас

В тот полдень на дачной тропинке!

Как время упруго лилось!

Недавно я был там. Тропы

Не стало. Болото расселось.

Меж кочек, томатных лагун

И ржавых лиманов — к посёлку

Пути для меня не нашлось.

Но этот субтильный ландшафт —

Не я ли? Пространство и время

Нас ласками не обошли.

Пленительный очерк разрухи.

Этюд расслабленья. Распад.

И тот незапамятный день

Мне нужен как точка отсчёта —

Очей твоих, и облаков,

И злаков цветущих вкрапленья

Играют служебную роль.

Мой бинокулярный прибор

Настроен. Осунулось время,

Поникло пространство, а сень

Поднявшейся рощи закрыла

Ряды садоводческих дач.

Не знаю, окреп ли мой дух,

Но слово мне стало послушно.

Оптический фокус его —

Улыбка. Без примеси грусти

Я вижу, как я постарел.

Там, линзы мои наведя,

Я вижу тебя молодою,

Весёлою, полною сил, —

Здесь, если на улице встречу,

Боюсь, не узнаю тебя.

И вот я с улыбкой смотрю

И вижу: по дачной тропинке,

Влекома упругой волной

Июньского ветра, босая,

Идёшь ты одна, без меня.

31 декабря 1980, 15-16 января 1982

* * *

Не живём, всё готовимся жить —

И стареем, не жив. Умираем,

Не взрослея. Лишь муку вложить

В полушёпот, лишь боль заглушить

Полувздохом впотьмах успеваем.

Ты ребенок, и ты же — старик,

Интроверт, эгоист, оборванец.

Сколько замков воздушных воздвиг,

Сколько смыслов ты вызвал из книг,

Мотыльков, не окончивших танец...

Что ж, добавим изюму в кутью,

Мёду майского выставим в крынке.

Отблеск слова в нездешнем краю,

Осенявшем трущобу твою,

Подсластит по живому поминки.

18-22 августа 1982

...И вспомню я себя теперешнего,

Из тех краев, издалека, —

Еще во что-то смутно верящего,

Еще грустящего слегка.

Покажутся безмерно странными

И эта очередь, где я