Когда в 1970 году (в прошлом тысячелетии) меня приняли в Союз писателей, помню, я был поражен. Отнюдь не все там писали замечательно, скорее — наоборот, но жизнь там шла удивительная! И это — в те времена, что считаются самыми глухими, застойными! Вспоминаю литературные происшествия тех лет с восторгом и ужасом. Конечно, то была не Ясная Поляна, где жил и творил Лев Толстой, но название «Мутная Поляна» подойдет в самый раз. Впрочем, и сейчас закулисная литературная жизнь порой потрясает. Даже не знаю, когда писатели жили более затейливо: тогда или сейчас.
Только не думайте, что я хочу что-то или кого-то разоблачить, как это модно, — наоборот, эта жизнь кажется мне хоть и не всегда достаточно благообразной, но вполне достойной внимания и даже увлекательной.
Конечно, первым моим литературным учителем был отец. И мой литературный вкус сложился на почве многочисленных его житейских баек, совершенных по форме, неожиданных по содержанию, глубоких по мысли.
Однажды он ехал из родной деревни в институт и вез с собой чемодан гороха, которым рассчитывал прокормиться до весны. Поезд уже тормозил, когда отец вдруг заметил, что какой-то тип схватил его чемодан с горохом и понес по проходу. Сначала он двигался весьма резво — иначе в их работе нельзя, — но когда отец все же нагнал его на платформе, тот уже двигался с некоторым напряжением. Тяжелее гороха ничего нет — может быть, только золото. Наверное, мысль о золоте и заставляла вора упорно тащить этот сверхтяжелый чемодан. Отец сначала хотел сгоряча сразу отнять свою собственность, но потом, поглядев, как вор, весь перекорячась, волочет эту тяжесть, вдруг решил: а пусть себе несет — мне ж как раз в эту сторону! Они вышли в город и пошли по улице — вор, обливаясь потом, отец налегке. Несколько раз вор злобно оглядывался, понимая, в какую ловушку он попал, но бросить украденное ему не позволяла профессиональная честь. Так они шли довольно долго — и то ли вор был невезучий, то ли отец везучий, но им все время было по пути. Дороги их разошлись лишь у самого отцовского общежития. «Извини — мне сюда», — сказал отец вору, кивнув на вывеску общежития. «Твой, что ли?» — «Извини», — сказал папа, забирая чемодан. И вор, скособочась и прихрамывая, ушел.
История эта не так проста. Иногда стоит не суетиться и подумать: а может быть, твой чемодан несут как раз в нужном тебе направлении?
То, что литература — дело ответственное и за нее приходится отвечать, понял я еще в ранней молодости, в восьмом классе. Как и многие, я писал тогда любовные стихи, хотя любовью тогда совершенно еще не мучился. Но стихи о любви писал, нормальное дело, только относился к этому, очевидно, с большей добросовестностью, чем все. Не зря наша классная воспитательница, Марья Сергеевна, умиленно произносила: «Нет добросовестнее этого Попова». К занятиям литературой, которая, как я уже чувствовал, станет моей клеткой навеки, я относился добросовестно вдвойне.
И как положено — ответил за это. В очередном стихе никак не подобрать было рифму к слову «невинна». Только — Инна. И беда в том, что Инна была у нас в классе всего одна, и при этом — крайне мне не нравилась. Так же, как и я ей. Но — поэзия сильней. Уже не мы диктовали стих, а он нам диктовал. «Он ей пишет стихи!» Куда денешься? Не мог же я написать стих и спрятать — тщеславие, свойственное любому творцу, не позволяло.
И мы стали «ходить»! Я провожал ее из школы до дома, потом мы на лестнице долго и с отвращением целовались. Жертвы рифмы, мы, однако, вызывали зависть у многих: «Вот это любовь — он даже стихи ей пишет!»
Это не я писал ей стихи — это стихи писали нас! Что характерно, несмотря на долгие поцелуи на лестнице, взаимное отвращение не проходило. Но кому до этого дело, если рифма удалась! «Инна — невинна». Это как приговор.
К счастью, ее родителей-военных перевели в Норильск, и тяга к поэзии не успела отбить у меня навсегда тягу к женщине.
Но потом отвечать за легкомысленно удавшиеся строчки приходилось еще не раз.
Советская литература — мать гротеска
Однажды я шел по пляжу в Солнечном и вдруг увидел, как группа моих знакомых безумно хохочет, а один из них читает толстую, солидную книгу. Я подошел, поглядел — это была книга знаменитого советского классика-современника, начальника и орденоносца. При таких регалиях он явно ничего несерьезного не мог написать. Рехнулись, что ли, друзья мои? Видимо, перегрелись, валяясь на солнце?
Я подсел к ним и через минуту хохотал громче всех. Героем романа был секретарь обкома из Сибири, наш крепкий, кряжистый мужик, в которого безумно влюбилась итальянская красавица графиня-миллиардерша, стоило ему на пару дней заглянуть в Италию.
— Скажите, из какой ткани ваш костюм? Вы шили его в Париже? В Нью-Йорке? — ластилась к нему она.
— Нет, — холодно отвечал он, — костюм мой пошит из ткани нашей районной фабрики!
Несмотря на столь холодный прием, графиня потеряла голову окончательно и устремилась за нашим обкомовским героем в Сибирь, где упорно преследовала его по всяким сибирским заимкам, падям и запоням, сначала умоляя жениться на ней, потом соглашаясь просто так, а в конце она умоляла его хотя бы взять у нее ее постылые миллиарды. На это он, в конце концов, хмуро согласился, при условии, что все эти средства будут вложены в местную деревообрабатывающую фабрику. На что графиня в отчаянии согласилась и, не заслужив в ответ даже доброго слова, без копейки за душой и без каких-либо надежд вернулась в Италию. Уверяю вас, я ничего не выдумываю, а абсолютно точно пересказываю содержание романа одного из главных столпов литературы восьмидесятых! Вот так надо поступать с их сестрой!