Когда весь день праздно сидишь против тушечницы и для чего-то записываешь всякую всячину, что приходит на ум, бывает, такое напишешь — с ума можно сойти.
Итак, раз уж вы родились в этом мире страстей, вы много чего можете еще пожелать.
О положении императора и помыслить страшно. Потомки августейшего, вплоть до самых отдаленных, благородны — они ведь не чета простым смертным.
Даже заурядные люди, пожалованные званием тонэри,[1] выглядят внушительно. О первых сановниках и говорить не приходится. Не только их дети, но и внуки — пусть им даже изменит судьба — очаровательны своей утонченностью.
Те, кто ниже их по происхождению, тоже при случае делают доступную для себя карьеру, и тогда у них бывает очень спесивый вид. И хотя они мнят себя великими, это совершенно никчемные люди.
Нет участи незавиднее, чем участь монаха. Сэй-Сёнагон писала: «В глазах людей он подобен чурбану», и верно, так оно и есть.
Оттого что бонзы галдят с огромной силой, внушительнее они не выглядят.
Помнится, будто мудрец Дзога[2] проповедовал, что жажда мирской славы несовместима с учением Будды. Но даже и у праведного отшельника есть, по-видимому, какое-то заветное желание.
У человека, например, может возникнуть желание выделяться своим обликом, прекрасным во всех отношениях. Того, кто говорит мало, не надоест слушать. Когда ваш собеседник приятен в общении, да еще и немногословен, им не пресытишься, с ним всегда хочется общаться. Горько, когда человек, который со стороны кажется превосходным, обнаруживает истинную свою сущность, недостойную вашего расположения. Внешность и положение даны человеку от рождения, а сердце, если его вести от одной мудрости к другой, более совершенной, — разве оно не поддастся?
Если человек с прекрасной внешностью и душой невежествен, он без труда подавляется людьми низкими и некрасивыми и становится таким же, как они. Это прискорбно.
То, что желательно: изучение истинно мудрых сочинений,[3] стихосложения, японских песен, овладение духовными и струнными инструментами, а также знание обрядов и церемоний. Если человек возьмет себе это за образец, превосходно.
Почерк должно иметь не корявый и беглый; обладая приятным голосом, сразу брать верную ноту; не отказываться выпить, несмотря на смущение, — это хорошо для мужчины.
Человек с раздутым самомнением, который и принципы управления времен древних мудрецов забыл, и не знает ни скорбей народа, ни причин, от которых дела в стране приходят в упадок, но, во всем стремясь к роскоши, бывает преисполнен самодовольства, кажется мне бездумным до отвращения.
«Используй то, что имеется под рукой — от одежды и головных уборов до коня и бычьей упряжки. Не гонись за внешним великолепием», — значится в завещании светлейшего Кудзё.[4] Рассуждая о придворных делах, монашествующий император Дзюнтоку писал также: «Императорские вещи — и плохие хороши».
Мужчина, который не знает толка в любви, будь он хоть семи пядей во лбу, — неполноценен и подобен яшмовому кубку без дна. Нет ничего более трогательного, чем бродить, не находя себе места, вымокнув от росы или инея, когда сердце твое, боясь родительских укоров и мирской хулы, не знает и минуты покоя; когда мысли разбегаются в разные стороны и притом — спать в одиночестве и ни единой ночи не иметь спокойного сна!
При этом, однако, нужно стремиться к тому, чтобы всерьез не потерять голову от любви, чтобы не давать женщине повода считать вас легкой добычей.
Не забывать о грядущем рождении,[5] не отходить от учения Будды — завидный удел.
Человеку, который в несчастье впадает в скорбь, лучше не принимать опрометчиво решения о постриге, а затвориться, чтобы не слышно было — есть ли кто за дверью, и жить, не имея никаких надежд на будущее, тихо встречая рассвет и сумерки. Так, видимо, и думал Акимото-но-тюнагон,[6] когда сказал: «Захолустья луну без вины я увижу».
Тем, кто высоко вознесся по своему положению, и тем более таким, кому несть числа, лучше всего не иметь детей.
Прежний принц тюсё, первый министр Кудзё, Левый министр Ханадзоно[7] — все желали прекращения своего рода. А министр Сомэдоно, как написано в «Рассказах Старца Ёцуги»,[8] говаривал: «Чудесно, когда потомков нет, скверно, если они вырождаются». И когда принц Сётоку готовил себе усыпальницу, он, как гласит предание, сказал: «Здесь урежь, там убавь: думаю, что потомков не будет».[9]
Если бы человеческая жизнь была вечной и не исчезала бы в один прекрасный день, подобно росе на равнине Адаси, и не рассеивалась бы, как дым над горой Торибэ,[10] не было бы в ней столько скрытого очарования. В мире замечательно именно непостоянство.
Посмотрите на тех, кто обладает жизнью, — человеческая жизнь самая длинная. Есть существа вроде поденки, что умирает, не дождавшись вечера, и вроде летней цикады, что не ведает ни весны, ни осени. Достаточно долог даже год, если его прожить спокойно.
Если ты жалеешь, что не насытился вдоволь жизнью, то, и тысячу лет прожив, будешь испытывать чувство, будто твоя жизнь была подобна краткому сну. Что ты, долговечный, станешь делать в этом мире, дождавшись, когда облик твой станет безобразным! «Если жизнь длинна, много примешь стыда», поэтому лучше всего умереть, не дожив до сорока лет.
