Записки десантника

Апрельской ночью тысяча девятьсот сорок третьего года я с небольшой группой десантников летел в Белоруссию, на партизанскую базу бригады Дяди Коли.

Благополучно миновав линию фронта, мы уже приближались к месту выброски, как вдруг немецкие зенитчики обнаружили наш самолет. Небо забороздили лучи прожекторов, замелькали мутно-розовые облачка разрывов, над землей повисли гирлянды трассирующих пуль. Мои спутники — со мной было семь человек — встревожились.

— Неужели подобьют?! — прозвенел взволнованный тенорок самого молодого из парашютистов, вихрастого комсомольца Валерия.

Испугалась и светловолосая радистка Таня, неотрывно смотревшая в окно, взволновался и старший техник-лейтенант Храмцов, человек бывалый, но, видимо, впервые летевший на самолете под обстрелом.

— Не бойтесь, — послышался уверенный голос сопровождавшего нас дежурного инструктора авиадесантной части Антонова. — На четырехкилометровой высоте немцам нас не увидать. По звуку бьют в божий свет, как в копеечку.

Слова Антонова подействовали успокаивающе, однако все продолжали хранить настороженное молчание, словно опасаясь своими голосами выдать себя врагу.

— Проскочили! — сказал, отрываясь от окошка, Храмцов.

— Вот и первое боевое крещение, — хлопнул кого-то по плечу минер Петр Иванович Набоков.

Этот высокий мускулистый спортсмен в первые же дни войны сменил судейский секундомер на винтовку. Энергичный, общительный, с лукавой смешинкой в глазах, он обладал замечательной способностью расшевелить коллектив. Сказав какой-то каламбур в адрес незадачливых зенитчиков Гитлера, он рассмешил притихших было десантников, и остаток пути прошел в бодром оживлении.

— Костры! — воскликнула Таня, первой заметившая внизу мигание далеких огоньков.

Все бросились к окошкам. Прямо под нами полыхали четыре костра.

— Приехали! — заключил Храмцов, и худощавое лицо его сделалось озабоченным.

Как бы в подтверждение слов Храмцова послышался прерывистый писк зуммера. Это ведущий пилот давал нам знать: приближаемся к цели.

— Приготовиться! — громко скомандовал Антонов.

Наступил самый опасный момент — прыжок. В глазах своих товарищей я снова прочел тревогу. Оно и понятно: сейчас откроется дверца и по сигналу Антонова мы, один за другим, бросимся в темную бездну. И кто знает, как благополучно приземлится каждый? Не отнесет ли кого-нибудь далеко в сторону? А то, чего доброго, — бывали же такие случаи, — и прямо в лапы врага.

Но предаваться мрачным размышлениям было некогда. Сразу же за первой командой последовала вторая:

— По местам!

Я, как командир группы, стал первым. Второй пилот тут же открыл передо мной дверь, и в самолет вместе с вихрем ворвался оглушающий рев моторов. Антонов быстро осмотрел наши парашюты и стал рядом со мной. Не знаю, как у моих спутников, а у меня, признаться, в эту минуту сердце екнуло. Раздался протяжный писк зуммера, и я, забыв о предупреждении Антонова не прыгать до его толчка в спину, бросился было в дверцу. Цепкие руки инструктора схватили меня за комбинезон сзади, немного попридержали и только тогда легонько толкнули…

В Москве нас учили, что из самолета нужно не прыгать, а выходить, словно бы продолжая путь по ровному месту. Но где уж там в этот миг помнить все правила! Я просто нырнул вниз головой и, кажется, даже крикнул: «По-ше-ел!».

Сразу же на меня налетел воздушный шквал и так рванул, что на какую-то долю секунды в голове помутилось. Потом я увидел землю, ураганом мчащуюся на меня снизу. Инстинктивно сжимая кольцо механического раскрытия парашюта, считаю: «Раз, два, три…». Автоматический затвор сработал точно, парашют раскрылся, падение замедлилось, сделалось плавным, и я ищу в небе парашюты товарищей. Их нигде не было. «Да ведь я же прыгнул первым! Значит, группа где-то позади», — догадался я и, подняв над головой руки, ухватился за пучки строп, повернул парашют на сто восемьдесят градусов. В небе надо мной забелели другие парашюты. С волнением считаю. Семь. Пока все идет хорошо. Но не успел я так подумать, как заметил, что меня относит в сторону от костров, на лес. Подтягиваю над головой стропы то с одной, то с другой стороны, пытаюсь изменить направление движения и ускорить падение, но вижу, что опоздал.

Перед глазами моментально встает образ одного из моих друзей, который двумя месяцами раньше, на Украине, вот таким же образом отнесенный далеко в сторону от своей группы, угодил прямо на гитлеровцев. В неравном бою он пал смертью храбрых. От одного сознания, что я попал в подобное же положение, кровь приливает к голове, становится жарко.

Скорость падения нарастает, земля приближается все более стремительно. Я увидел под собой вершины деревьев, потом какую-то черную яму. «Лишь бы не на дерево», — подумал я и в то же мгновенье ощутил сильный удар в спину, потом еще удар — в затылок. Так меня встретила земля.

В первый момент после приземления я сгоряча вскочил было на ноги, но острая боль в пояснице прижала меня обратно к земле. Я услышал, как где-то совсем близко прогудел самолет, очевидно сбросивший на втором заходе груз, потом наступила глубокая тишина. С минуту я лежал неподвижно. Надо мной — звездное небо, и у меня такое ощущение, будто я все еще продолжаю парить, в его темной глубине. Но это состояние быстро проходит. Сознание проясняется. Остается боль во всем теле — видно, неловко я упал. Однако ж это пустяки. Далеко ли я от костров? — вот вопрос. С трудом приподнимаюсь на локоть, оглядываюсь. То, что представлялось мне сверху черной ямой, оказалось небольшой лощиной. Я лежал у ее края, на склоне поросшего кустарником косогора. Справа виднелась плотная стена леса, и оттуда доносился знакомый запах болотной сырости. «Не легко будет найти меня здесь партизанам», — промелькнула тревожная мысль.