Ирина Млечина. Поиск свободы
Мне уже доводилось писать о встрече с Альфредом Андершем. Но сейчас, желая представить российскому читателю этого, в общем-то, мало известного у нас автора, я не могу не повториться и не вспомнить вновь о той — увы, единственной — встрече с человеком, который сыграл столь важную роль в духовном становлении немцев после Второй мировой войны.
В октябре 1976 года, будучи в командировке в ФРГ, я из Штутгарта, из уличного телефона-автомата, позвонила в Цюрих, где тогда жил Андерш, покинувший родину и принявший швейцарское гражданство. В те времена сам факт подобного звонка был для советской гражданки чем-то невероятным — ведь позвонить с московской улицы куда-нибудь дальше Мытищ было просто невозможно. Слышимость оказалась лучше, чем если бы я из своей квартиры в центре столицы позвонила, например, в Теплый Стан. Отозвался сдержанный, приятного звучания баритон, который я сразу же и без колебаний восприняла как голос Андерш а и не ошиблась. Волнуясь, я сообщила ему примерно следующее: я филолог, приехала из Москвы, перевожу его роман «Винтерсиельт» и хотела бы задать несколько вопросов по тексту; кроме того, я читала все его книги и вообще давно мечтала о встрече. На другом конце провода возникла пауза, потом послышалось шуршание бумаги (видимо, листали настольный календарь), потом снова раздался голос моего собеседника: «Вам удобно послезавтра? Дело в том, что на завтра я записан к своему врачу в Базеле, а послезавтра свободен. Если это вас устраивает, приезжайте во Фрайбург, к шести вечера, там у вокзала есть маленькая гостиница „Виктория“».
Я немедленно согласилась, гадая в тот момент, как внедрить в заранее составленную программу командировки незапланированный фрайбургский зигзаг. «Ну и отлично! — отозвался суховатый андершевский баритон. — Значит, до встречи! Времени у нас будет достаточно — целый вечер. А рано утром мне придется вернуться в Цюрих, у меня выступление в университете». Не стану рассказывать, как с помощью любезных немецких друзей мне удалось перекроить программу и попасть во Фрайбург. Уже днем я была в этом прелестном южнонемецком городке. Я вошла в гостиницу «Виктория», заказала кофе и стала ждать. И вдруг (как писали в старинных романах) за одним из соседних столиков я увидела знакомое лицо. Нет, это был еще не Андерш. Как человек, всю жизнь занимающийся немецкой литературой, я знала по фотографиям в газетах, журналах и на книжных обложках едва ли не всех сколько-нибудь известных литераторов. И поняла, что для меня наступил поистине звездный час. Мало того, что в отель с минуты на минуту должен был прибыть Альфред Андерш, передо мной уже сидел, меланхолично посасывая трубку, Зигфрид Ленц, еще одна звезда на немецком литературном небосклоне. Он был такой же светлоглазый, светловолосый и флегматичный, как на знакомых мне фотографиях. Сердце забилось учащенно: ведь и Ленц был мне знаком не хуже, чем Андерш, я читала все им написанное, писала о нем статьи, рецензии, предисловия к его русским изданиям, но никогда не видела «живьем». Однако просто так подойти и заговорить я, естественно, не решилась. Оставалось уповать на Бога, чтобы скорее прибыл поезд из Цюриха и я смогла вступить в беседу сразу с двумя выдающимися немецкими писателями. И в этот самый момент дверь распахнулась и вошел невысокий, сухощавый, седеющий человек в очках. Если я сразу узнала Ленца, могла ли я не узнать Андерша?!
Сняв плащ и оглядевшись, он молниеносно вычислил меня: видимо, по выражению смущенного ожидания на лице и блокноту на столе. Он сразу подошел, представился, сел рядом. И тут Зигфрид Ленц, сидевший спиной к двери, услышал знакомый голос, проворно вскочил и с прытью, мало соответствовавшей его меланхолическому облику, бросился к Андершу. Они крепко обнялись. Встреча была неожиданной для обоих. А для меня это было что-то вроде случайного свидания Шиллера и Гёте. Всеблагие явно проявили щедрость, пригласив меня на этот пир.
Выяснилось, что Андерш и Ленц не виделись лет двадцать (а прежде очень дружили), что завтра они одним и тем же поездом отправятся в Цюрих, где должны выступить в том самом университете на весьма актуальную тогда тему «Литература и политика». Оба принялись уговаривать меня ехать с ними: ведь московской германистке такое действо должно быть очень интересно — левые студенты будут поддевать маститых писателей каверзными вопросами. Желание присутствовать на подобном мероприятии, увидеть Швейцарию, в которой я никогда не была и вряд ли когда-либо буду, отчаянно боролось во мне со страхом перед компетентными и не очень органами. К тому же у меня не было визы! Этот аргумент вы звал у моих собеседников веселый смех, еще раз подтвердивший, как трудно людям на Западе, даже самым просвещенным и утонченным, понять тех, кто находится по другую сторону «железного занавеса» (встреча, напомню, происходила в 1976 году). «Помилуйте, — сказал Андерш, — да там в вагон никто не заглядывает — ни пограничники, ни таможенники, поверьте мне». Но опыт гражданки СССР призывал к бдительности: нам всегда напоминали о провокациях, жертвами которых мы можем спать на зловредном империалистическом Западе. Вдруг как назло в вагон зайдет пограничник! Тогда я мгновенно и навсегда стану «невыездной»! Растерянность на моем лице показала моим собеседникам, что тему развивать не стоит, и мы перешли к разговору о книгах и литературе. Ленц, посидев немного, откланялся: он понял, что я жажду обстоятельной беседы с его старым другом. Я же стала задавать Андершу вопросы, на которые он терпеливо отвечал, и даже нарисовал в моем блокноте пилотку майора Динклаге, героя романа «Винтерспельт». Он был очень рад, что его роман выйдет на русском. Говорили мы, конечно, не только о том, как переводить некоторые фразеологические обороты из его романа, но и о вещах более значительных: о его жизни, о войне, о плене, его взглядах на коммунизм и фашизм, о книгах, уже написанных и задуманных. Как ни долог казался вечер, но, чтобы узнать обо всем, времени, конечно, было мало. Андерш сказал, что непременно приедет в Москву, когда выйдет его роман, чтобы встретиться с читателями. Только раз за весь вечер он вскользь упомянул, что у него больные почки и, возможно, предстоит операция; а в феврале 1980 года от его жены Гизелы пришло траурное известие.