Хамри и Ахмед тихо жили в задней комнате арабского кафе, что напротив вокзала у набережной Танжера. Юношам не было и двадцати, но жили они самостоятельно. Хамри, старший, прежде промышлял мелкой контрабандой на поездах, следовавших вглубь Марокко, но после одного неудачного предприятия потерял все сбережения. Ахмед работал в винной лавке у испанца и содержал друга.
Ахмед, хрупкий и впечатлительный мальчик с большими испуганными глазами, однажды приехал, голодный и нищий, на поезде из родного городка. Хамри, хозяйничавший в захудалом кафе, сразу же взял его под свое крыло. Через несколько дней Ахмед нашел работу, и Хамри, любивший власть больше, чем деньги, целый день сидел на соломенном тюфяке, пока его друг трудился. По вечерам они потягивали сладкий мятный чай, играли в шашки пробками от бутылок и курили гашиш из длинной тонкой трубочки Хамри.
Кафе находилось на задворках авениды, где вечерами прогуливалась под пальмами пестрая танжерская толпа. К семи часам широкую террасу "Палм-кафе" заполняли арабы, пившие чай и кока-колу за расшатанными столиками, а в радиоприемниках ревела музыка из Каира. В этот час Хамри помогал обсуживать, но чуть позже потихоньку смывался и шел на вокзал.
Поезд приходил около девяти; в самый разгар променада, когда пестро одетая разноязыкая толпа бродила взад и вперед под фонарями и пальмами, смеясь и флиртуя. Маленькая электричка гудела, проезжая между пляжем и авенидой, вагоны были ярко освещены и набиты одетыми в лохмотья контрабандистами, которые с риском для жизни высовывались из окон, швыряя тюки поджидавшим сообщникам. Собиралась толпа, люди махали руками и подбадривали контрабандистов: разыгрывался великий спектакль. Полицейские и таможенники носились взад-вперед, исполняя свои роли, комически жестикулировали людям, забиравшимся на крыши вагонов четвертого класса и скрывавшимся в темных привокзальных закоулках, а, тем временем, из дверей и окон вытаскивали скот. Поезд, дернувшись, замирал, и арабские женщины, замотанные в белое, взвизгивали и били себя в грудь, если убегала коза или лопался большой мешок, и на землю высыпалась фасоль. Преследуемые и преследователи падали и катались, сцепившись, а собравшаяся на авениде толпа насмешливо подбадривала их сверху.
Хамри с изрядной сноровкой пробивался сквозь сутолоку, давая советы и подсказывая дорогу, хотя сам больше не принимал участия в игре.
— Когда-то я был Королем Поезда, — хвастался он, когда они с Ахмедом попивали душистый мятный чай, — и, если будет на то воля Аллаха, снова им стану.
Каждый вечер они играли в шашки, пока измученный дневной работой Ахмед не начинал клевать носом и проигрывать Хамри все партии.
— Завтра, когда христианин закроет лавку на сиесту, мы снова сыграем, и я выиграю, — протестовал он сонно.
— Если будет на то воля Аллаха, — благочестиво поправлял его Хамри, и они ложились спать там же, где сидели, — на соломенном тюфяке в задней комнате кафе.
Однажды жарким днем Хамри надоело выигрывать.
— Ты что, не пойдешь на работу? — зевнул он. — Уже пять часов.
Ахмед перевернул доску.
— На работу? — воскликнул он. — Быть не может, что уже пять!
Он вылетел из кафе и помчался вверх по улице, которая называлась Крутой, в лабиринт медины, где находилась лавка испанца.
Хамри зевнул, потянулся и, поймав взгляд владельца кафе, постучал по лбу, показывая, что Ахмед спятил. Безобидный псих, из тех, что часто сидели в тени кафе, внезапно загоготал. Хамри проворно запустил в него круглым железным подносом.
— Заткнись! — рявкнул он, когда поднос грохнулся на пол. — Заткнись!
— Мой поднос! — взвизгнул владелец кафе.
— От них спятить можно, от этих психов, — пробормотал Хамри, почти извиняясь.
— Все мы — рабы Аллаха, — упрекнул его владелец кафе.
Хамри хмыкнул, пригладил жесткую шевелюру и набил еще одну трубочку.
Внезапно снова появился Ахмед, рухнул рядом с ним на подстилку и, ни слова не говоря, расставил шашки на доске. Хамри с удивлением глядел на его голову, странно склоненную набок. Ахмед дал ему белые пробки, так что Хамри надо было ходить первым. Владелец кафе, поливавший цементный пол водой, остановился и недоуменно посмотрел на них. Ахмед низко склонился над доской, разглядывая ее с яростным вниманием. Хамри поднял брови и скорчил рожу, показывая, что не понимает, в чем дело. Потом, склонившись к Ахмеду, спросил:
— Сегодня нет работы, дружок, или тебя выгнали?
— Нееет, — выдохнул Ахмед, впервые подняв взгляд. Произнося это слово, он выпустил весь воздух из легких и очень широко раскрыл глаза. — Нет, я вошел, взял швабру, и он на меня посмотрел.
— Посмотрел на тебя?
— Да, христианин посмотрел на меня. Вот так. — Он страшно скривился, подражая испанцу.
— И что же?
— Я бросил швабру и побежал, побежал. Некуда было идти, и вот я пришел сюда. Я — черная шашка.
— Ты — что?
— Я черная шашка на доске, и мне надоело все время прыгать и поддаваться твоим белым.
Он говорил почти спокойно, странно приглушенным голосом, но забыл стереть с лица злобное выражение, которое появилось, когда он подражал своему хозяину. Он резко захохотал, потом завизжал, тут же поперхнулся, и его стошнило, но выражение на лице оставалось прежним.
