После сегодняшнего дня я никогда больше не увижу своего брата. Я должен провести последние часы с ним, но вместо этого лежу на лугу и на-блюдаю за вороной, которая клюет наполовину съеденную тушу кабана. Ворона — грязная птица: у нее клейкие черные перья и клюв, напоминающий маслянистую кость. Если бы я хотел, мог бы свернуть ей шею, незаметно подползти и раздавить в ладонях ее хрупкие кости, прежде чем она бы меня заметила. Но это ничего не изменит. Жизнь, выдавленная из тела маленькой птицы, не спасет моего брата. Блейн проклят с самого рождения. Так же, как и я. Так же, как и все юноши в Клейсуте.
Я резко встаю. Своим движением я напугал ворону, которая быстро взлетает в предрассветном свете. Я пускаю ей вслед стрелу, но не попадаю, скорее всего, намеренно. Правда в том, что я не лучше вороны. Я беру, что могу, подбираю каждый клочок мяса, который могу добыть. Если бы мои черные волосы были перьями, они бы сверкали ярче, чем перьевое одеяние птицы.
От кабана мало что осталось. Труп пустой внутри. Животные хорошо постарались над его желудком. Задняя нога кажется еще нетронутой, но на ней слишком много мух. Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь заболел. Это не стоит риска. Особенно сегодня. Последнее, что нам нужно вечером Похищения, — это еще больше тревоги и беспокойства. Я снова взвешиваю мешок для добычи, и ноги сами ведут меня в лес. Мои сапоги знают дорогу. Пока кожаные подошвы уверенно шагают, я думаю о Блейне. Я спрашиваю себя, что он делает сейчас, просыпается ли или крепко держится за остатки беззаботного сна. Но я не знаю. Столько опасного ждет его впереди. Когда я перед восходом солнца отправился в лес, он еще лежал в кровати, бормоча что-то во сне.
За все утро в лесу я смог добыть только двух перепелов, но их должно хватить для обеда. Блейн, вероятно, не захочет много есть. Похищение перебивает аппетит, особенно юношам, у которых день рождения. Восемнадцатилетие не празднуют. Когда наступит полночь, Блейн будет вынужден бороться с судьбой. Он исчезнет на наших глазах, так же, как все юноши, которым исполняется восемнадцать. Это равносильно смерти. Я боюсь за него, но я бы солгал, если бы сказал, что не напуган до смерти. Блейну сегодня будет восемнадцать, и это значит, что мне через триста шестьдесят четыре дня тоже будет восемнадцать.
Когда мы были младше, это было весело — вместе отмечать день рождения. Мама дарила нам то, что могла: вырезанную из дерева лодку, шапку из растягивающейся ткани, металлические ведерки и совочки. Мы бегали по городу и везде находили место для игр: иногда это была лестница, которая вела к дому Совета, или столы в больнице. Так было до тех пор, пока Грейс Картер не поймала нас, не схватила за руки и с проклятиями не провела по городу. Наши проделки сделали нас известными на весь город. Мы были братья Везерсби — подростки, которые находили слишком много радости в этом сером месте. Конечно, это длилось недолго. В Клейсуте взрослеют быстро.
Когда я добираюсь до последней охотничьей тропы и покидаю лес, уже наступает вторая половина дня. Я прохожу мимо двух мальчиков, которые играют у небольшого костра, пока их мать развешивает белье за домом. Один еще очень маленький, ему года четыре или пять; второму, кажется, не больше восьми. Не останавливаясь, я улыбаюсь матери. Она пробует ответить улыбкой, но совсем неубедительно. Она выглядит постаревшей, подавленной, хотя на вид ей не больше двадцати пяти. Я понимаю — это все из-за мальчишек. Определенно не проходит и дня, когда она не желала бы, чтобы они, или по крайне мере один из них, были девочками.
Перед зданием Совета я встречаю Кейл. Она играет на лестнице и тянет за собой деревянную утку, с которой уже успели поиграть Блейн и я, когда были детьми. Это был подарок от нашего отца, прежде чем он стал жертвой Похищения. Мы оба были слишком малы, чтобы помнить нашего отца или о том, как получили подарок. Но мама рассказывала, что он сам вырезал птицу, потратил на это больше трех месяцев. Между тем утка уже весьма потрепана и выглядит на свой возраст: на носу откололся кусочек, вдоль хвоста неровная трещина. Когда Кейл, подпрыгивая, идет ко мне, утка неуклюже катится по ступенькам и все время приземляется на одну сторону.
— Дядя Грей! — кричит Кейл.
Она еще совсем малышка, ей нет и трех лет. Нос у нее мягкий и розо-вый, как малюсенькая кнопочка посреди лица. Когда я подхожу ближе, она сияет.
— Привет, Кейл. Что ты там делаешь?
— Я иду на прогулку с Дакки. Мама разрешила, — она тянет деревянную иг-рушку ближе к себе, неуклюже гремя по дороге.
— А где папа? — она смотрит на меня сияющими голубыми глазами. У нее глаза Блейна.
— Я не знаю. Почему бы нам не пойти на рынок? Возможно, мы найдем его вместе, — я протягиваю ей руку, и она хватается за нее. Теплые пальчики держатся за мой большой палец.