Этот роман автор посвящает Яну Захарьясевичу в знак дружбы и уважения
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
КОРЧМА «У ОРГАНИСТА»
Величайший человек нашего века сетовал в иные минуты на то, что не может быть своим собственным внуком. Мы же, бедные романисты, томимся обратным желанием, мы скорбим о невозможности быть собственными дедами. О, если бы мы родились на свет хоть лет на сто раньше! Слишком тяжко ныне наше призвание, слишком трудна задача.
Современный роман, - пишет один из нынешних немецких профессоров эстетики,- даже если нет у него никаких иных целей, кроме развлекательных, должен искриться чудесными красками и блеском фантазии, как сказка из «Тысячи и одной ночи», и вместе с тем дышать правдой и естественностью самой жизни; он обязан всякий раз открывать нам все новые, дотоле неизвестные стороны души и сердца человеческого и всякий раз подводить нас к новым, неожиданным выводам; однако при этом он должен опираться на предельную простоту чувства, на самые общие и понятные каждому психологические истины, свободные от какой бы то ни было исключительности. Только в таком случае он будет более или менее соответствовать своей задаче.
Но это бы еще полбеды. С этими и подобными требованиями можно бы еще справиться, если б при теперешнем расцвете романа не так трудно было бы уберечь от нареканий свою репутацию писателя.
Роман наш, хотя и набрал в последнее время силу, все еще действует в таких тесных рамках, что бедному романисту стоит только сделать шаг, как он нос к носу столкнется с десятком предшественников, либо, сам того не ведая и не желая, невольно заденет локтем кого-нибудь из своих сегодняшних собратьев.
И не заметишь, как, сочиняя и компонуя совершенно новые и оригинальные, по твоему убеждению, характеры, ситуации, общественные коллизии и перипетии, ты только повторяешь их за кем-то, как за матерью молитву; или, вернее, создавая, как тебе кажется, нечто совершенно оригинальное, ты только неуклюже оживляешь нечто, уже бывшее. Часто даже и сам не знаешь, что вовсе не новое написал произведение, а всего лишь из калейдоскопа старых безделушек склеил новый образ, новое целое склепал из давних, сто раз использованных составных частей, как бы невольным обширным своим комментарием пожелал документально подтвердить слова Гете: «Кто может придумать что-либо умное или глупое сверх того, что придумано прежде другими?»
«Но к чему вы ведете? - спросит, быть может, читатель. - Рекламируете ли собственный роман или покорно признаетесь в отсутствии оригинальности?»
О, будь спокоен, ни то, ни другое! Если говорить с откровенным чистосердечием и чистосердечной откровенностью, то, поверь мне, все эти уместные и неуместные излияния и замечания вызваны попросту плохим настроением; хочу я этого или нет, я вынужден начать свой роман со встречи в корчме, самом распространенном в наших романах месте встреч и случайных или преднамеренных свиданий.
Увы, бог свидетель, я не мог поступить иначе. Утешаюсь лишь тем, что корчма займет у меня в романе самое заурядное место, Тогда как в жизни она играет далеко незаурядную роль.
Корчма эта расположена у наезженного большака, в четверти мили от маленькой деревушки Рычиховой; каменная и крытая гонтом, она как бы нарочно выдвинулась в развилке между Самборским и Пшемысльским округами, с тем, чтобы прославиться в обоих.
В самом деле, и в Самборском и в Пшемысльском округах вряд ли кто не знал рычиховской корчмы хотя бы по названию и не мог, хотя бы понаслышке, рассказать того-сего о ее почтенном арендаторе. Корчма и арендатор составляли здесь, как нигде, единое целое, так что невозможно себе даже представить одно без другого: кто вспоминал корчму, тут же вспоминал и горбатого Хаима, прозванного «Органистом». Постройка еще не была крыта гонтом, а он уже поместил в ней стойку, расставил свои горшки, фляжки, кварты и кружки и, окрестив будущее жилище корчмой «У Органиста», шинкарил с тех пор и по сей день с беспримерным в околице успехом.
Когда бы ты ни проехал этой дорогой - днем ли, ночью ли, в обычный или праздничный день, на ярмарку или храмовой праздник,- всегда в сенях и у входа толпился народ, людно и шумно было в самой корчме и в задней комнатушке.
Горбатый Органист, бог весть откуда получивший свое столь неуместное прозвище, умел с помощью бог весть какой неведомой силы привлекать в корчму людей, располагал к себе друзей и благодетелей, редкостной служил для всех приманкой.
Ни один колесник, засольщик, дегтярь и вообще ни один возчик из окрестных деревень не мог проехать мимо рычиховской корчмы, не задержавшись около ее ворот хотя бы на минутку и не перекинувшись словцом с ее арендатором.
Горбатый Органист, всегда готовый к услугам, ни на час не покидал своего дома, и в любую пору дня и ночи его можно было застать в корчме, всегда готового почесать язык, а главное, в неизменно отличном расположении духа.
И всякий, кто пускался с ним в долгий разговор, начинал постепенно догадываться, почему рычиховская корчма, не отличаясь от других подобных заведений ни мерой отпускаемых напитков, ни качеством их, ни ценой, повсеместно пользовалась такой громкой славой и имела такой успех.
