Очерк
Скучный день. Небо завешено тяжёлыми серыми тучами. Моросит дождь. Холодно и сыро. Серые, неприветливые улицы; раздражённые, невесёлые люди…
У светло-коричневого пятиэтажного дома на Литейной стоят тёмные погребальные дроги, запряжённые парой лошадей в тёмных попонах. Люди в чёрных длинных балахонах и в чёрных же цилиндрах толпятся около печальной колесницы. На козлах, съёжившись от холода и непогоды, сидит хмурый возница и угрюмо посматривает на грязную и сырую мостовую. Две тёмные фигуры стоят под навесом подъезда и о чём-то беседуют. Их смеющиеся лица, громкий говор как-то странно не гармонируют с трауром их одежды. Молодой бритый факельщик, сдвинув цилиндр на затылок, рассказывает что-то своему товарищу с рыженькой бородкой, часто припадая к его уху и сообщая что-то, очевидно, пикантное, — и тот смеётся и прищёлкивает языком.
Из ворот, скрестив на животе руки, вышел старик с жёлтым морщинистым лицом, с большими седыми усами и с узенькими подслеповатыми глазками. Приподняв воротник балахона и сдвинув на лоб цилиндр, шёл он медленно, свесив голову на грудь.
— Что, Капустин, нос повесил? Верно, прозяб? — спросил старика факельщик с рыженькой бородкой.
Старик поднял лицо, пожал плечами и после паузы ответил:
— А то и нос повесил, что Сергея Николаича Истомина хоронить поедем!
— А каков таков этот Истомин?..
— А таков вот: штабс-ротмистр в отставке. Большой барин был…
— Знавал ты его?
— Ещё бы! Служил у него когда-то в лакеях… В этом самом доме мы и жили.
Старик отошёл от факельщиков, которые снова принялись смеяться, прошёлся по панели до подъезда следующего дома, повернул назад и, опустив голову, тихо прошёл мимо товарищей, весёлая беседа которых почему-то не нравилась ему. Отойдя немного от подъезда, он остановился у тумбы и задумался.
«Этакое дело! Вот тут и узнай, кого придётся хоронить», — размышлял он.
Капустин поднял голову и подошёл к соседнему подъезду. Он знал этот подъезд с тонкими чугунными колонками, поддерживавшими широкий железный навес; знал он и входную дверь, с медной дощечкой какого-то врача. За дверью была площадка с зеркальцем и столиком, а дальше шла широкая лестница с резными перилами. На втором этаже по этой лестнице, налево, жил когда-то Сергей Николаевич Истомин.
Дверь отворилась, и на подъезде появился швейцар, высокий, стройный, с белобрысыми усами и с рыжими ресницами узких красноватых глаз. Капустин в первый раз видел рыжего швейцара: раньше на этом подъезде был его приятель, старик Фёдорыч, а теперь вон какой бравый молодец. Капустин посмотрел на швейцара и спросил:
— Фёдорыча-то, верно, уж нет?
— Какого Фёдорыча?
— Тут раньше был швейцаром.
— Не знаю никакого Фёдорыча, — холодно ответил рыжий человек и пристально посмотрел на худощавое лицо Капустина, — я вступил на место Лаврентия Николаевича; теперь он у нас старшим дворником.
Швейцар сухо закончил свою речь, посвистал и закурил папиросу.
— Тоже вот и Сергей-то Николаич раньше по этой лестнице жил… в четвёртом номере, налево…
— Присяжный поверенный Лукин живут теперь там, — прервал Капустина швейцар.
— Не знаю, кто теперь живёт. Раньше-то, говорю, Сергей Николаич Истомин жил, а теперь вон где пришлось Богу душу отдать, в 37 номере, во дворе, на грязной лестнице…
Старик немного помолчал и, вздохнув, добавил:
— Время-то прошло! Всё-то, всё тут переменилось. — Вот и Фёдорыч, мотри, тоже умер, да вот и Сергей-то Николаич…
— А ты знал его? Истомина-то?
— Лакеем у него служил, тут вот, в четвёртом номере, и жили в то время…
К подъезду подкатила пара гнедых, запряжённых в карету. Сидевший в экипаже полковник опустил раму и, высунув усатое лицо, громко спросил:
— А-а… послушай, швейцар… Квартира Истомина тут?
Полковник оттопырил указательный палец руки, затянутой в белую перчатку, и указал на подъезд.
— Никак нет, ваше-ство… во дворе, подъезд направо, на четвёртом этаже, — отвечал швейцар, обнажив голову.
Полковник вышел из кареты и, следуя за швейцаром, скрылся во дворе. Рассматривая черты лица полковника, Капустин припоминал, кто бы это мог быть? И после некоторого усилия узнал в нём знакомого своего бывшего барина, полковника Рено. «А когда-то так же как Сергей Николаич штабс-ротмистром был! А? Вот оно, времечко-то!» — снова сам с собою рассуждал Капустин.
Швейцар, проводив полковника до квартиры Истомина, возвратился и прошёл под крышу подъезда, где теперь беседовал Капустин с товарищами.
— А хороший, верно, барин-то — четвертак дал! — с усмешкой поведал швейцар.
— Ещё бы! Знаем мы его, полковник Рено… товарищ Сергея Николаевича, — вставил Капустин.
— А, верно, барин — как стать, был этот Истомин-то? — спрашивал швейцар, внимательно рассматривая Капустина.
— Второй-то этаж весь занимал, на две квартиры жил: в одной он, а в другой-то жила одна полька, Бронислава Викентьевна, певица она, — рассказывал старик.
— А-а, вот ты и смотри! Теперь-то вон где живёт: на четвёртом, во дворе! — удивлялся швейцар.
— Теперь, брат, мы его на новое жительство повезём! — вставил рыжебородый факельщик и усмехнулся.
Шутки его, однако, никто из беседовавших не поддержал.
— Как же это так вышло-то? — любопытствовал швейцар.
