БЛАГОДАРНОСТИ
Благодарю д-ра Кеннета Берва и д-ра Роджера Вундерлиха за консультации по вопросам душевного здоровья и психоактивных средств; Гэлена и Линн Рэтбан за советы и информацию по биологии и мечению крыс; Чарли Роджерс, Ди Ди Лейчфасс и Джин Броди за вычитку рукописи и замечания; моего литературного агента Ника Эллисона; Рэчел Клэйман за терпение и точность редактуры; и, наконец, всех, кто пожелал поделиться опытом приема антидепрессантов и прочих психотропных средств — вы знаете, о ком я, шизики ненормальные. (Шучу, шучу.)
Сентябрь в Хвойной Бухте — это вздох облегчения, рюмашка на сон грядущий, заслуженный отдых после праведных трудов. Мягкий осенний свет сочится сквозь кроны деревьев, туристы возвращаются в Лос-Анджелес и Сан-Франциско, а пять тысяч жителей Хвойной Бухты просыпаются и понимают: снова можно найти место для парковки, заказать столик в ресторане или прогуляться по пляжу, не получив по затылку шальным фрисби.
Сентябрь — это надежда. Наконец прольется дождь, и золотистые пастбища вокруг Хвойной Бухты зазеленеют, высокие монтерейские сосны на склонах холмов прекратят сбрасывать хвою, леса Биг-Сура перестанут гореть; хмурые ухмылки, которые все лето доводили до совершенства официантки и клерки, расцветут в нечто напоминающее человеческие выражения лица; детишки вернутся к школьным радостям — дружкам, наркотикам и оружию, которых так недоставало летом, и все, наконец, обретут хоть какой-то покой.
Приходит сентябрь, и Теофилус Кроу, городской констебль, любовно срезает клейкие багряные макухи со своих кустов сенсимильи. Мэвис из салуна «Пена Дна» сгребает бутылки с верхней полки обратно в кладовую, откуда их когда-то извлекли. Трое работяг с бензопилами валят усыхающие сосны, чтобы они не рухнули на чью-нибудь крышу в зимнюю бурю. Вокруг домов Хвойной Бухты растут и ширятся поленницы, а трубочист переходит на круглосуточный рабочий день. Полка с козырьками от солнца и бессмысленными сувенирами в лавке «Морской Рассол: наживка, снасти и отборные вина» освобождается от всякой хренотени и заполняется свечами, батарейками к фонарикам и керосином. (Сосны Монтерея печально известны неглубокой корневой системой и склонностью падать прямо на линии электропередачи.) В магазине высокой моды Хвойной Бухты на свитер с оленями премерзкого вида вешают зимний ценник — только затем, чтобы весной снять его снова, и так десять лет подряд.
В Хвойной Бухте, где ничего не происходит (или, по крайней мере, уже долго ничего не происходило), сентябрь — целое событие, тихий праздник. Людям здесь нравится отмечать праздники тихо. Они и переехали-то сюда из больших городов для того, чтобы избавиться от событий. А сентябрь — праздник однообразия. Каждый сентябрь похож на предыдущий. Но только не в этом году.
В этом году произошло целых три события. По городским меркам — небольших, но и они с успехом вышибли дух из так любимого здесь статус-кво. В сорока милях к югу в трубе охлаждения ядерной электростанции Дьябло-Каньон открылась течь — крошечная и не очень опасная. Мэвис Сэнд дала объявление в журнал «Песенник»: на всю зиму в салун «Пена Дна» требуется блюзовый певец. А Бесс Линдер, жена и мать двоих детей — повесилась.
Три события, три предзнаменования, если угодно. Сентябрь — ожидание того, чему суждено случиться.
Нет, вы только подумайте!
Какой сегодня день странный!
А вчера все шло как обычно.
Может, это я изменилась за ночь?
Дайте-ка вспомнить: сегодня утром,
когда я встала, я это была или не я?
Кажется, уже не совсем я!
Но если это так, то кто же я в таком случае?
Все так сложно…[1]
Льюис Кэрролл, «Приключения Алисы в Стране Чудес»
Для покойницы Бесс Линдер пахла не так уж плохо: лавандой, шалфеем и чуть-чуть — гвоздикой. По стенам столовой Линдеров на колышках было развешано семь шейкерских[2] стульев. Восьмой перевернулся под Бесс, тоже свисавшей с колышка на миткалевой веревке. Еще на потолочных балках болтались сухие букетики цветов, корзинки разнообразных форм и размеров и связки сушеных трав.
Теофилус Кроу знал, что ему следует вести себя как подобает полисмену, но он просто стоял вместе с двумя санитарами Пожарной бригады Хвойной Бухты и таращился на Бесс, точно она была ангелом, только что надетым на верхушку новогодней елки. Тео думал о том, что пастельно-голубой оттенок кожи Бесс хорошо гармонирует с ее васильковым платьем и узорами на английском фарфоре, расставленном на простых деревянных полках в глубине комнаты. Часы показывали семь утра, и Тео, по обыкновению, был слегка обкурен.
Сверху до Тео доносились всхлипы: там Джозеф Линдер обнимал двух своих дочерей, еще не успевших ничего надеть поверх ночнушек. Мужского присутствия в доме не наблюдалось. Жилье было по-деревенски милым: некрашеные сосновые полы, корзины из ивовых прутьев, цветы, тряпичные куколки, маринады с травами в бутылях выдувного стекла; шейкерский антиквариат, медные чайники, вышивки, прялки, кружевные салфеточки и фаянсовые таблички с молитвами на голландском. Нигде ни одной спортивной страницы газеты, ни одного телевизионного пульта. Все строго на своем месте. Ни единой пылинки. Должно быть, Джозеф Линдер по этому дому ходил так легко, что не оставлял следов. Человек бесчувственнее Тео назвал бы его подкаблучником.
