АЛАН КУБАТИЕВ
ВЫ ЛЕТИТЕ КАК ХОТИТЕ!...
Фантастический рассказ
Посвящается моим коллегам по работе в "Overseas Strategic Consulting, Ltd"
- Мне нужно было настоящее чудовище. И тогда я сделал его птицей.
- Почему?
- А с птицей договориться невозможно.
Юрай Херц. Из разговора.
Птичий был единственной причиной того, что он все-таки получил эту работу.
Иначе ему не видать бы этой зарплаты, как своих ушей без зеркала. Резюме, которое он оставил три недели назад в Птичьем Дворе, было составлено довольно осторожно. Кассету он записал на воробьином, который все они более или менее понимали.
Пятый пункт дался ему особенно трудно. Птицы фантастически чувствительны к мельчайшим изменениям тональности - детектор лжи по сравнению с ними кусок железа, а нормальные человеческие уши - кусок мяса. А когда врешь, тон, увы, повышается - усилие перенапрягает мышцы гортани...
"Чирр-чюррип-фьюирр-чак". "Фьюирр" - не выходило, хоть плачь. Получалось "фюирр" - "очень люблю", а за такую ошибочку в произношении можно было очень легко потрохами заплатить.
Вронский промучился два вечера, пока ему удалось добиться убедительного звука.
Теперь он сидел на своем насесте в вольере напротив начальницыного и снова мучился, переводя ответ начальнику птицефабрики, умолявшему смягчить приговор. Случай был безнадежный. Все директора птицефабрик были приговорены к незамедлительной утилизации на кормокомбинатах, а персонал к пожизненному заключению там же, но с утилизацией посмертно.
Начальницы, слава богу, не было на месте. Сквозь приоткрытую дверь вольера виднелся стол, заваленный кассетами, несколько исклеванных яблок. Насест был самую чуточку загажен. Ровно настолько, чтобы показать, что Начальница помнит о своей исконной сущности.
Из соседних вольеров доносились неразборчивые писки и вскрики. Вронский понимал далеко не все.
Тогда, в незапамятные времена, он поперся на факультет зоолингвистики по очень простой причине, вернее, сразу по трем очень простым причинам.
Третья была - жестокий недобор, отчего брали всех, кто пришел на экзамен.
Вторая - до университета от дома можно было дойти пешком за семь минут.
А первая - туда поступала Ледка. Она училась в школе с орнитологическим уклоном и была помешана на всех этих делах. Сама выучила какаду, безо всяких учебников и курсов, просто с голоса. У нее было два какаду, здешнего выводка, по ночам она регулярно слушала "Крик Какаду", а братец, мореман дальнего плавания, контрабандой возил ей из загранок покетбуки и записи на какаду.
Два курса Вронский таскался за нею, несколько раз под настроение они вусмерть целовались в подъездах. Потом Вронский уже совсем решил на ней жениться и уехал в стройотряд - "подрубить капусты" на свадьбу. Кстати, строили они ту самую птицефабрику, ответ директору которой он сейчас переводил.
Вронского познобило: по теперешним временам это солидной темноты пятно в биографии. Не дай бог, Дятлы достучатся...
Вичч-чьючи-чир-чир-чи-фирр. Вам отказано окончательно.
Вронский отложил микрофон и снял наушники. Намятые хрящи горели, в голове, как воробьи под церковным куполом, метались звенящие крики. За сегодняшний день это был восемнадцатый перевод, не говоря уже о письменных: губы сводило, язык дрожал от утомления, горло саднило. Он знал, что на своих слетах они все равно посмеиваются над ним и остальными переводчиками, а Ара виртуозно передразнивают их ошибки и оговорки... Ну и черт с ними. Главное, что не надо идти наниматься на кормокомбинаты. Фью-ирр-чип.
А замуж за него Ледка не вышла. Пока он горбил в стройотряде, она безмятежно "выскакнула", как поведала ему ее бабушка. За морского летчика. Мгновенно и впечатляюще забеременела, родила близнецов, назвала Кастор и Поллукс, и выпала из обращения. Вронский крайне редко вспоминал о ней, и почти всегда с похмелья. Особенно с тяжелого, с классического Katzenjammer'a.
Года два он не мог смотреть на женщин. Его тошнило даже от безобидных фотомоделей на журнальных обложках. Это вовсе не значило, что его не тошнило от мужчин - тошнило, и еще как. Его тошнило от всего. Кроме птичьего языка.
Диплом он защитил даже с некоторым блеском. Профессор Зимородков предлагал ему оставаться на кафедре, но он уехал на Куршскую косу и проторчал там почти четыре года. Все это казалось чисто академическими забавами, не имеющими почти никакого практического смысла. Но было приятно.
А потом изменилось все. Настал Птичий Базар.
Охоту запретили, из библиотек вычистили абсолютно все, что имело к ней отношение, начиная от Тургенева и Бианки до "Устава соколиной охоты". По слухам, его автор сейчас скрывался где-то под Москвой - то есть буквально под Москвой. Политическое убежище у крыс - штука ненадежная, но все же... Все лучше, чем то, что ждало обвиненного в "разжигании межвидовой вражды"...
Они летели из-за моря. Вронский сам видел, как начался Перелет - сначала поодиночке, затем небольшими стайками, и потом уже пошли целые караваны, крикливые, хохочущие, все время что-то клюющие...
Дверь скрипнула, отворилась на три пальца, и в щель блеснули запотевшие очки, потом мокрая лысина. Потом брюхо, по которому изгибался галстук.
