Ноябрь
Днем Федор держался, а ночами с тоской смотрел в темный больничный потолок, пытаясь осознать, что человек погиб по его вине. Осторожно, стараясь не разбудить соседей, он вставал, пил воду и тихонько выходил в длинный коридор, где под потолком бездушно мерцали вполсилы лампы дневного света.
Федор садился на банкетку, смотрел в темноту окна и думал, что его жертва ничего уже не видит и не слышит, и никаким раскаянием изменить это нельзя.
Иногда к нему подходила постовая медсестра, спрашивала, не плохо ли ему и не помочь ли чем, а Федор отвечал, что все в порядке, а в палате просто душно.
Сестричка убегала по своим делам, исчезая в полумраке бесконечного коридора и оставляя Федора на растерзание памяти.
Он видел Мишу Воскобойникова последний раз летом, когда приезжал к его отцу на дачу. Миша, растянувшись в плетеном кресле на веранде, ел яблоко, хищно кусая это яблоко белыми зубами, и Федор помнил, как остро тогда то ли восхитился, то ли позавидовал Мишиной молодой силе.
Зная, что делать это не нужно, он все-таки посоветовал парню быть осторожнее, потому что возможности прокурора не безграничны, а юный Воскобойников посмотрел на него, как на насекомое, хмыкнул и снова вгрызся в свое яблоко. Глаза у него были серые, стальные и холодные.
А теперь по его, Федора Константиновича Макарова, вине это сильное красивое тело мертво, лежит в земле и ничего не изменишь.
Как, зачем его понесло на встречную полосу? Федор хмурился, тер лоб, пытаясь вспомнить последние секунды перед аварией, но тщетно. Память молчала. Последнее, что было ясно – это как он обогнал автобус, действительно по встречке, но Федор совершенно отчетливо помнил, как после этого маневра перестроился на свою полосу. Или нет? Или это он додумал, а на самом деле только собирался вернуться на свою сторону, но мозг записал это намерение, как свершившееся событие?
Наверное, так и было, но непонятно, с чего это он решился на рискованный маневр? Федор был водитель опытный, а потому аккуратный, и лозунг «не уверен – не обгоняй» принимал как непреложную истину.
В тот день он не выпил ни рюмки и держал себя в руках, хоть и ехал с похорон любимой женщины и своего нерожденного ребенка. Тосковал по Глаше так же, как и сейчас, но до аффекта и психоза ему было очень-очень далеко.
Стоял прекрасный сентябрьский день, ни дождя, ни гололеда, и ям на том участке дороги тоже не было, это Федор знал точно, потому что до этого часто ездил с Глашей на залив. Резко спустило колесо или вообще отвалилось? Бывало такое в его шоферской практике, и Федор умел вовремя заметить неполадку, и знал, как действовать. Не заставила бы его подобная мелочь потерять управление и оказаться на встречке.
Что же случилось такое, за что поплатился жизнью Миша Воскобойников, наглый мажор, обалдевший от безнаказанности сынок, и удивительно красивый парень, перед которым простиралась широкая дорога интересного будущего, а Федор перечеркнул ее одним движением руля?
Да, Воскобойников-младший натворил много плохого, но разве от этого легче? Разве можешь ты судить человека, которого собственной рукой лишил возможности раскаяться?
Миша был еще очень молод и мог бы измениться, стать порядочным человеком, если бы Федор его не убил. Ну а когда ты лишил юношу будущего, то беспокоиться о своем собственном как-то неловко и даже гнусненько. Поэтому Федор отмахивался, когда жена говорила, что пора искать хорошего адвоката, чтобы хоть как-то защититься от папы Воскобойникова.
Тот лютовал, но ярость его была Федору понятна, он даже немного стыдился, что сам не чувствует ненависти к человеку, убившему Глашу, и не жаждет отомстить.
Наверное, легче пережить горе, когда ненавидишь, но Федор слишком во многом был виноват сам, чтобы позволить себе такую роскошь.
Он возвращался в палату, ложился, закрывал глаза и жалел, что не ушел в небытие. Он ведь почти умер в аварии, и эта смерть была не страшной, безболезненной, он совсем ее не помнил, а в следующий раз умирать придется наверняка мучительнее и труднее. Может, забьют на зоне уважаемые воры в законе, или вдруг повезет, и он умрет естественной смертью, но так легко уже точно не будет. А главное – ради чего он вернулся? Ради пустой и горестной жизни, в которой из чувств остались только тоска по Глаше и мучительное чувство вины?
Несколько дней назад сосед по палате, уже почти поправившийся и собиравшийся на выписку, внезапно умер от тромбоэмболии легочной артерии, и Федор, помогая медсестрам переложить труп на каталку, подумал: как жаль, что смерть выбрала не его, а этого симпатичного мужичка, который был счастлив и хотел жить.
Забываясь под утро тяжелым сном, Федор мечтал не проснуться, но медсестра давала ему холодный мокрый градусник – и приходилось начинать новый пустой день.
Федор пытался занять себя чтением, но взгляд равнодушно скользил по страницам любой книги, будь то классика или детектив. Периодическая печать тоже не радовала – он никогда не любил газет и журналов, а в последнее время они к тому же слишком много внимания уделяли его скромной персоне. В стороне остался, пожалуй, только «Юный натуралист», остальные издания почли своим долгом вылить ушат помоев на зарвавшегося лихача-прокурора и напомнить советским гражданам, что у нас перед законом все равны и никакие должности и регалии не помогут тебе избежать уголовной ответственности. Федор мог бы, не вставая с койки, привести множество примеров, доказывающих, что это совсем не так, поэтому обличительный пафос журналистов скорее веселил его, чем расстраивал.