Introduction, 2008
Перевод – Игорь Поминов
Однажды в 1972 году я вернулся с работы и застал свою жену сидящей за кухонным столом с садовыми ножницами, которые лежали перед ней. Она улыбалась, что вроде бы предполагало, что серьезных проблем у меня не будет; но при этом она попросила мой бумажник, вот это уже звучало хуже.
Так или иначе, я его отдал. Она достала мою кредитную карточку «Тексако Газолин» (подобное становится привычным, когда ты женишься), и разрезала ее на три больших куска. Когда я начал протестовать, что карточка мне нужна, и с ней мы можем платить по минимуму до конца месяца (иногда дольше), она только помотала головой и сказала мне, что расходы на увлечения наш хрупкий семейный бюджет не потянет.
«Лучше избавься от увлечений» – сказала она. – «Я от своих уже избавилась. И вот еще что. Ни ты, ни я не потянем кредитную карту в ближайшие два года».
Она поступила правильно, поступила по-умному, потому что в тот момент нам было по двадцать лет и у нас было двое детей, которых нужно было содержать; в финансовом плане мы едва держали головы над водой. Я преподавал английский в высшей школе, а летом работал в прачечной, стирал гостиничные скатерти и, случалось, водил доставочный грузовик вокруг нескольких мотелей. В это время Тэбби возилась с нашими детьми, писала стихи, когда они засыпали, а потом, когда я возвращался из школы, уходила на полную смену в Данкин Донатс. Нашего общего дохода хватало на оплату жилья, еду и подгузники для младшего сына, но не хватало на оплату телефона; в этом случае мы пускали в ход кредитки «Тексако». Хватало даже, чтобы иногда покупать книги, без которых ни я, ни она не могли прожить и оплачивать мои плохие привычки (пиво и сигареты), но ничего не оставалось на привилегию пользоваться удобным, но безусловно рискованным прямоугольником пластика.
То, что оставалось, мы обычно тратили на такие вещи, как ремонт машины, лекарства или то, что мы называли «детская фигня»: игрушки, подержанный манеж, несколько тех сводящих с ума книжек Ричарда Скэрри. И еще небольшой доход давали рассказы, которые мне удавалось продать мужским журналам вроде «Кавалера», «Горожанина» и «Адама». В те дни и речи не шло о писательстве, и любой отзыв о моих сочинениях имел не меньшую ценность, чем шикарные кредитки «Тексако». Истории эти, если продавались (а это было не всегда), были просто способом заработка. Я рассматривал их как пиньяты, которые я разбивал, даже не используя воображение. Иногда они разбивались и высыпали несколько сотен баксов. А иногда не разбивались.
К счастью, я поверил себе, когда сказал, что проживу чрезвычайно счастливую жизнь, если моя работа будет одновременно и моим увлечением. Я изливал себя в рассказах, взрывался ими. Они приходили один за другим, как хиты на AМ-радиостанциях, которые всегда играли в студии-прачечной, где я писал их.
Я писал их быстро и увлеченно, иногда останавливаясь, чтобы переписать некоторые места, и мне никогда не приходило в голову, откуда они приходят, или чем структура хорошего рассказа отличается от структуры романа, и какие есть особенности разработки персонажей, предысторий и временных рамок. Я летал над сидением, не нуждаясь ни в чем, кроме интуиции и своей детской самоуверенности. Мне нужно было только, чтобы они приходили. Я волновался только об этом. Естественно, мне никогда не приходило в голову, что написание рассказов – это хрупкое искусство, которое может забыться, если не пользоваться им постоянно. И себя я тоже не чувствовал хрупким. Напротив, многие рассказы были похожи на бульдозеры.
Многие наиболее продаваемые романисты Америки не пишут рассказов. Не думаю, что это вопрос денег; финансово успешные писатели не думают об этой стороне дела. Может быть, когда мир писателей, зарабатывающих исключительно романами, уменьшается до, скажем, семидесяти тысяч слов, у них начинается что-то вроде клаустрофобии. Или может эта миниатюризация просто сбивает их с пути. В жизни много вещей, напоминающих езду на велосипеде, но написание рассказов к ним не относится. Писать рассказы можно и разучиться.
Пока проходили восьмидесятые и девяностые, я писал все меньше и меньше рассказов, и некоторые из них становились все длиннее и длиннее (пара таких длинных есть и в этой книге). Это было хорошо. Но есть и такие рассказы, которые я не написал, потому что нужно было заканчивать какой-нибудь роман, и вот это уже не хорошо. Я чувствовал, как эти истории плачут в дальнем углу моей головы, чтобы их написали. Некоторые до сих пор там; другие, с грустью это сознаю, умерли и улетели подобно пыли.
Самое плохое, что среди них есть истории, которые я уже не помню, как писать, и это пугает. Я знаю, что мог написать их в своей прачечной, на портативной «Оливетти» Тэбби, но даже если мое было мастерство отточено и в качестве инструмента у меня был Макинтош, и писал я ночью, эти истории все же ускользнули от меня. Я помню, как думал о стареющем изготовителе мечей, беспомощно глядя на отличное лезвие Толедо, и что раньше я знал, как это делается.
Когда прошло три или четыре года, я получил письмо от Катрины Кенисон, которая редактировала серию «Лучшие Американские рассказы» (она занималась эти после Хайди Питлор, которой посвящена книга, которую вы сейчас держите в руках). Мисс Кенисон спросила, не будет ли мне интересно отредактировать том 2006. Причем мне не придется спать на нем и даже думать о нем сверх моей обычной послеполуденной прогулки. Я согласился не раздумывая. Среди множества причин был даже альтруизм, но я буду черным лжецом, если скажу, что у меня не было своего интереса в этом. Я думал, что если прочитаю много коротких произведений, погружусь в лучшее, что мне могут предложить американские литературные журналы, то смогу вернуть себе уснувшую было простоту. Не потому, что я нуждался в этих публикациях, маленьких, но долгожданных, после которых я мог купить новый глушитель для машины или подарок на день рождения жены, но потому что я не видел в своей потере способности писать рассказы справедливого обмена на кредитные карты.
